Андрей Манукин

Aqua vitae, колбаса и лазерная физика

(из советского околонаучного прошлого)

Как давно все это было,
Давным-давно…
Юрий Визбор

В конце 1960-ых годов я окончил физфак МГУ и попал по распределению в один из институтов Академгородка под Москвой (позже г. Троицк, а ныне окраина т.н. Новой Москвы). Этот только что организованный институт находился в березовой роще в 40 километрах от центра города и занимал недавно построенное школьное трехэтажное здание из красного кирпича. По своей молодости и неопытности я ожидал, что в новом Институте мое место работы будет оборудовано новенькими приборами, т.е. приходи в лабораторию, включай оборудование, садись на табурет или в кресло и работай. Как бы не так! Комнаты стояли пустыми или были набиты разнообразным научным хламом, привезенным из других институтов.

Так как я имел радиофизическое образование и в области лазеров мало что смыслил и почти ничего не умел делать, меня отослали на практику в один из ведущих московских физических институтов. Через некоторое время, я научился некоторым приемам работы с газовыми лазерами, а также (очень важно!) узнал, как без риска потери зрения работать с лазером. Когда спустя полгода я вернулся в свой Академгородок, то в лаборатории на столе уже стоял оптический рельс, на нем была смонтирована стеклянная трубка длиной около метра со смесью газов гелия и неона. Но чтобы наш первый He-Ne лазер заработал, нам еще оставалось:

1) зажечь газовый разряд в трубке и

2) настроить оптический резонатор, т.е. взять два зеркала, отражающих свет на длине волны будущего лазера, и расположить их за выходами трубки таким образом, чтобы свет бегал вдоль трубки туда и обратно.

При выполнении этих двух условий обычный свет из газовой трубки, проходя раз за разом через усиливающую среду (в нашем случае газовый разряд), превращается в узконаправленное монохроматическое лазерное излучение. Отметим, что вообще-то газовый разряд известен с начала ХХ века (вспомним неоновую рекламу), и если кто-нибудь в то время догадался бы поставить пару зеркал за выходами газовой трубки, то не пришлось бы ждать еще полвека до наступления лазерной эры.

А теперь вернемся в Советский союз начала 70-х годов. Как я уже говорил, нам позарез нужно было зажечь разряд в газовой трубке. Начальник сказал, что для этой цели можно использовать аппарат УВЧ (УльтраВысокой Частоты), который широко применялся в медицине для прогревания тканей. Я вспомнил, что каждый день, направляясь в Институт, я проезжаю мимо магазина «Медтехника». Решился зайти туда и тут же получил «от ворот поворот». Полчаса я охмурял и умолял молоденькую директоршу: «Помогите, пожалуйста, советской науке! Нам нужен всего один аппарат УВЧ для лазерных исследований». Но хорошенькая директорша магазина твердо стояла на своем: «Вот еще! Нам для своих поликлиник аппаратов не хватает! Впрочем, здесь неподалеку есть завод медицинской техники, поезжайте туда, может там вам помогут!»

Я поехал на завод, который находился неподалеку от Донского монастыря, дошел до проходной, но как раз в это время загудела сирена, означающая конец работы, и народ стал выходить из проходной. И тут меня осенила простая, но почти гениальная мысль: «А что если поговорить с местным работягой, вдруг выгорит?» Стою, жду. Через некоторое время выходит небритый мужчина лет 40, с красным носом и в потертом пиджаке. Я к нему. «Отец!» – говорю, – «помоги, пожалуйста, тут дело есть на 100 рублей!» И рассказал ему, что нам нужно. Он в ответ: «Нет проблем, у меня как раз есть один старый аппарат УВЧ, работает как новый, сам недавно проверял. Для науки самое оно!» Я ему: «А сколько будет с меня?» Он ответил: «Принесешь литр спирта и прибор будет твой». И мы договорились встретиться у проходной через два дня.

На следующий день я рассказал своему шефу о своих поисках – он одобрил и покупку, и ее цену. Более того, он попросил другого сотрудника (у которого был автомобиль) подсобить мне в доставке этого прибора в Институт. Когда мы встретились с работягой, он предложил нам подъехать с задней стороны завода и подойти к дереву, растущему у невысокой ограды. Мы так и сделали. Через десять минут раздался негромкий свист и из-за ограды высунулось знакомое, но уже улыбающееся, лицо. Убедившись, что вокруг, кроме нас, никого нет, он исчез на минуту за забором, а после появился вновь, держа в руках довольно тяжелый прибор. Мы протянули ему две пол-литровые бутыли со спиртом и получили искомый аппарат. Уже на следующей день мы зажгли газовый разряд в трубке, а еще через неделю наш лазер заработал. Настроив два зеркала вдоль оси трубки, мы получили лазерную генерацию в красной области спектра.

Следующая история. Через полгода нам потребовался мощный сине-зеленый лазер, работающий на ионах аргона. Чтобы построить такой лазер, нужно постоянно охлаждать газовый разряд потоком холодной воды, т.е. газовый разряд в трубке должен быть окружен кожухом, через который протекает охлаждающая жидкость. Ввиду большого градиента температур между лазерной трубкой и ее кожухом, материал для лазера должен был иметь минимальный коэффициент линейного расширения. Таким материалом является кварцевое стекло, которое плавится при очень высокой температуре, порядка 1700ºС. Сварить такую конструкцию мог только мастер высокого класса.

В нашем институте стеклодувная мастерская в то время еще пустовала. Мой шеф через своих знакомых нашел одного такого гения, которого звали Добродеев Василий Ильич. Мы тут же взяли его на работу на полставки. В то время его основное рабочее место и инструменты находились в засекреченном предприятии, которое в народе называлось «почтовый ящик». Действительно, такое предприятие не имело ни имени, ни адреса, а имело только номер почтового ящика, например, предприятие п/я №2785. Почтовый ящик Василия Ильича находился в Москве на шоссе Энтузиастов и ему было удобно сварить там для нас кварцевую трубку с кожухом. Работа по созданию лазерной трубки стоила нам три литра спирта. Два литра спирта ушло на «отмазку», надо было уговорить руководство этой стеклодувной мастерской не обращать внимания на то, что Добродеев работает «налево». Когда же наша лазерная трубка была готова, еще один литр спирта ушел на вынос ее из почтового ящика. Дело происходило осенью. Василий Ильич нанял на эту работу одного местного работягу, у которого одна нога не сгибалась в колене и он ходил, хромая, опираясь на трость. Именно к этой несгибаемой ноге Василий Ильич прибинтовал готовую 80-сантиметровую кварцевую трубку с кожухом, после чего работяга надел брюки на пару размеров больше, влез в плащ-дождевик, и бодро прохромал через проходную этого почтового ящика. Я и мой начальник, наблюдая эту картину со стороны, давились от смеха, глядя на это представление.

В моей памяти еще сохранилась пара историй с выносом с территории режимного предприятия. Одному сотруднику нужно было вынести пару металлических планок, он добавил еще одну планку покороче и сделал из трех планок так называемый «метр», т.е. измерительный прибор в форме буквы «А», где расстояние между «ногами» как раз и составляет один метр. В моем детстве такой инструмент обычно использовался агрономами для измерения площади земельных участков. Этот сотрудник спустился к проходной и сказал, что ему поручили измерить площадь проходной до «турникета» и после. Он стал шагать вдоль и поперек, измеряя и делая отметки карандашом в планшете, прошел через турникет, сделал измерения во внешней части проходной, опять записал на свой планшет, а потом спокойно вышел наружу с «инструментом» без всяких приключений. Другая история. Один сотрудник таскал домой транзисторы в металлической коробочке. В то время многие увлекались изготовлением транзисторных приемников, однако в радиомагазинах транзисторы почти не продавались. Соседи по лаборатории решили слегка припугнуть этого сотрудника. Они незаметно заменили транзисторы в его коробочке на кусок, извините, говна, завернутый в целлофан. Потом позвонили в проходную, и сказали, что их сотрудник постоянно что-то выносит в металлической коробочке. В проходной отреагировали: «Обязательно проверим!» Когда позже в этот же день этот сотрудник проходил через «турникет», его остановили и спросили: «А что там у вас в металлической коробке?» А он без тени смущения: «Да так, говно всякое». «Покажите». Он открыл свою коробочку и все обалдели, включая этого везучего сотрудника.

Вернемся к нашему Василию Ильичу. Он подпаял к вышеописанной трубке анод с катодом, а также соединил трубку с баллоном аргона и с вакуумным насосом. Мы сделали специальный выпрямитель на мощных диодах, подвели напряжение к трубке и лазер заработал. Он выдавал несколько ватт излучения чудесного сине-зеленого цвета. Меняя аргон на криптон, можно было получить генерацию лазерного света на желтой или красной длинах волн. Мы, как дети, долго игрались с этим чудесным лазером.

Где-то в конце 1970-ых годов, когда отмечалось десятилетие нашего Института, была устроена выставка научных достижений. И вдруг наш Василий Ильич приносит на эту выставку свою работу «Ленин в Разливе», сделанную из цветного стекла: шалаш на зеленой травке, рядом елочка и пенек, на котором сидит Владимир Ильич в кепке и что-то пишет в своем блокноте, и устанавливает ее на всеобщее обозрение. Однако через пару дней начальник первого отдела вызвал к себе Василия Ильича и распорядился немедленно убрать фигурку Ленина. Он, оказывается, звонил в вышестоящий орган и там ему объяснили, что изображать Ленина могут только «патентованные» деятели искусств, а не всякие там любители. Василий Ильич очень расстроился, но послушался и убрал фигурку Ленина. Но это действие немедленно взбудоражило сотрудников Института, они стали наперебой приставать к Добродееву с дурацкими вопросами: «А где же Ленин? Куда же он делся? Нешто он в шалаше с Надеждой Константиновной?» Тогда Василий Ильич вообще убрал всю свою композицию с выставки и с горя напился. В тот же день происходило торжественное заседание, посвященное десятилетию Института, Добродеев сидел где-то в последних рядах, подремывая во время отчетных докладов, а потом вдруг встал и не к месту громко произнес: «Что вы тут несете всякую чушь о победе марксизма-ленинизма! Кто вам разрешил так искажать ленинское наследие?» Тут же двое «активистов» бросились к нему, взяли его под руки и вывели из зала. К счастью, дело на Добродеева заведено не было и все вскоре забыли об этой истории.

Теперь о другом, самом важном человеке в нашем Институте, от которого больше всего зависела наша научная деятельность. Вы скажете – это, наверное, директор Института? Нет. Руководитель лаборатории? Нет. Начальник мастерской? Нет. Отвечаю, это был обычный токарь. Его звали Николай Иванович Митляев. Теперь я расскажу, как работали мастерские в нашем Институте. Допустим, нам для работы понадобилась металлическая деталь. Тогда вначале нужно было сделать аккуратный чертеж с указанием размеров детали и материала заготовки. Потом этот чертеж попадал к руководителю лаборатории, тот проверял и подписывал чертеж, а потом направлял его к начальнику мастерской с указанием срочности исполнения. Раз в месяц начальник мастерской составлял план работы на следующий месяц и согласовывал его с заместителем директора Института. И только после этого начиналось изготовление детали, что занимало в общем 1,5–2 месяца. Теперь представьте себе, что у вас возникла какая-нибудь новая рабочая идея. Допустим, нужно срочно сменить линзу в установке на другую. А эта другая линза имеет другой диаметр, вследствие чего для нее требуется другая оправа. Что же? Для проверки возникшей идеи ждать полтора месяца? Разумеется, нет! Айда к Митляеву, он сделает нам эту новую оправу за полтора часа!

Этот золотых рук мастер постоянно «поддавал», при этом, чтобы дойти до кондиции, ему требовалось только 100 мл (100 гр) спирта. Мы приносили ему нарисованный от руки чертеж, он вынимал свою маленькую плоскую бутылочку объемом 250 мл и двумя пальцами показывал, сколько налить спирта. Высокоочищенный или пищевой спирт он не любил, он потреблял только так называемый гидролизный спирт и говорил, что «он вкуснее!» Через час-полтора мы приходили, приносили плоскую бутылочку со спиртом и забирали готовую деталь. При этом каждый раз мы умоляли его не пить на работе, он успокаивал нас, говоря, что до конца работы «ни-ни!» Перед уходом с работы он заходил в туалет, доливал в спирт воды, выпивал содержимое бутылочки и довольный шел домой.

В течение полутора десятка лет Николай Иванович никогда не подводил нас, что позволяло нам немедленно реализовывать различные экспериментальные идеи. Он работал быстро и без брака, его изделия всегда были высочайшего качества. Работать вместе с ним было для нас большим счастьем и одновременно большим удовольствием. Заглядывая сегодня в прошлое, понимаешь, что спирт (по-латыни aqua vitae, в переводе «живая вода») в советской науке являлся своеобразной конвертируемой валютой. Следует отметить, что негласно разрешалось платить спиртом работникам других институтов. Поить же собственных рабочих категорически запрещалось.

Теперь последняя история. В середине 70-ых годов для изменения температуры нелинейно-оптического кристалла в большом интервале температур мне понадобилась кремнийорганическая жидкость. Известно, что с помощью воды, залитой в термостат и прокачиваемой через стенки камеры с помещенным туда кристаллом, можно легко поддерживать температуру камеры до точки кипения воды (100ºС). С помощью кремнийорганической жидкости можно поднять эту верхнюю границу до 250ºС. Из газет мы узнали, что эти жидкости довольно безопасны и в СССР они даже испытывались в качестве замены натурального масла при выпечке хлеба. Мой товарищ, химик из МИТХТ, узнал, что такую жидкость выпускают на химзаводе в городе Данкове, Липецкой области, и достал мне телефон отдела сбыта. Я позвонил в Данков, и сказал, что мне срочно нужна такая жидкость для экспериментов. Мужчина на другом конце телефонной линии спросил, сколько жидкости мне нужно. Я сообщил ему, что мне требуется небольшое количество, 10-15 литров. Он ответил, что минимальная упаковка – это канистра в 12 литров. Я тут же согласился и он мне продиктовал адрес и реквизиты завода для гарантийного письма. Спросил, когда я приеду, и я ответил, что через пару дней. Я уже собирался повесить трубку, как вдруг мой собеседник с дрожью в голосе попросил: «Не могли бы вы привезти нам 2-3 килограмма колбасы»? Я спросил: «Какой колбасы? Какого сорта?» «Да любой, у нас тут никакой нет в продаже!»

Я посмотрел на карту. Этот маленький городок в 300 километрах от Москвы был мне совершенно неизвестен. Никто из моих знакомых никогда не был там. Думаю, и сегодня 99% населения Российской Федерации не знает ничего об этом городке. Между тем неподалеку от Данкова находятся местечко Куликовская битва и станция Лев Толстой, где умер великий писатель. Я съездил на вокзал и купил себе билет. Прямого поезда туда не было. Надо было ехать с Павелецкого вокзала по радиальной линии до станции Волово и там пересаживаться на местный поезд.

Через два дня в два часа ночи я сошел на платформу станции Волово с портфелем и авоськой, в которой лежала вожделенная колбаса. Было ветрено и морозно. Я постоял минут десять на платформе, замерз и вернулся в теплушку. Там было тепло, она была набита народом, но жутко воняла «крестьянскими запахами». Больше двадцати минут я в такой атмосфере не выдерживал и поэтому вскоре снова отправился гулять по платформе. Подышав свежим воздухом минут пятнадцать, я снова вернулся в теплушку и т.д. В четыре утра объявили посадку на местный поезд. Когда я увидел этот поезд, то не поверил своим глазам – это был дореволюционный поезд начала ХХ века, если не раньше. Хотя он и был электрифицирован, в проходе все еще оставались консоли для керосиновых ламп!

В семь утра этот допотопный поезд прибыл в Данков. Слава Богу, химзавод находился неподалеку от станции. Я добрался до проходной, позвонил, мой телефонный собеседник вышел ко мне, привел к себе в отдел сбыта и я вручил ему гарантийное письмо и авоську с колбасой. Он сказал: «Вы идите прямо и налево и попадете на склад. А мы пока оформим вашу покупку!» Пока я шастал по химзаводу, моя колбаса творила настоящие чудеса! Когда я дошел до склада, меня уже ждала упакованная канистра с жидкостью. Когда я вернулся в отдел сбыта, мне вручили накладную, деньги за колбасу и с благодарностью проводили меня до проходной. Таким образом, все командировочные дела я провернул в течение часа и в десять утра я уже стоял на платформе следующей пересадочной станции Лев Толстой. Мне врезалось в память оформление названия этой станции – надпись ЛЕВ ТОЛСТОЙ и вокруг нее портреты сразу трех (!) бородачей: слева Маркс, справа Ленин и сверху Лев Толстой. До сих пор я гадаю о смысле этой композиции. Может быть, ее творцы хотели этим показать, что Лев Толстой важнее, чем Маркс или Ленин?

Вот так мы жили в советское время!

2020 г., Венгрия

В оформлении публикации использован натюрморт «Виноград» (1938) художника Кузьмы Сергеевича Петрова-Водкина (1878–1939).

На странице «Наши авторы», раздел «А мне остаются следы на песке…», вы можете найти ссылки на другие рассказы цикла «Из советского околонаучного прошлого» Андрея Манукина, опубликованные в нашем журнале в рубрике «Байки про науку».

Можно также воспользоваться прямыми ссылками:
1. Рассказ «Как «пройти» Подольский райком».
2. Рассказ «Командировка в капстрану».
3. Рассказ «Как я стал «невыездным».

Мария Ольшанская