«Божественное откровение»
или просто «чушь собачья»

Байка о творческом разуме

Хрупкость гениальности

Долго собирался с мыслями по поводу байки дяди Бори «Гений на судне». Одно название чего стоит! Нет, так сразу на женщин не буду переводить, хотя, возможно, это сильный ход в данном случае. Попробую подойти нейтрально, если допрыгну — как учит всякая разная мудрость (прямо горы всякой мудрости — в любом книжном магазине на все случаи жизни просто «завались» — от Платона, Декарта, Канта, Шиллера, Гете и т.д. до… Харуки Мураками¹⁾…) Начнешь читать — глядь, и правда — мудрость. А если не читать, то и не мудрость вовсе. Так — лежит на полке. Пока не тронут — все тут. Вот слово «удовольствие» дядюшка популярно разъяснил, дай Бог здоровья ему за это, я даже слово «удивление» потом (к моему собственному удивлению) смог уже сам расшифровать.

Так вот про гениев, точнее, про мудрость. Жизненная мудрость (не буду расшифровывать), она гласит, что внешний мир к человеку, или жизнь — она ни зла, ни добра, а просто — так себе, одним словом, никакая по отношению к этому конкретно взятому человеку. То есть, жизни этой человек ну просто никак не интересен, просто не видит она его в упор — со всеми его душевными или еще какими тонкостями. Гегель, по-моему, говорил о лукавстве разума²⁾ — это когда история, она вроде сама собой делается. Ты можешь ей противоречить, а можешь и поспособствовать кое в чем, например, в продлении человеческого рода, если допрыгнешь, конечно, скорее, в переносном смысле.

Вот возьмем Митрофанушку³⁾ к примеру. Нет, лучше Ландау. То, что Ландау был гений, это не секрет ни для кого. Даже в автокатастрофе яйца уцелели куриные⁴⁾, форма подходящая или содержание, а может — и то, и другое, а мозг Ландау просто вдрызг. Вот какая тонкая штука… Потом, почему-то, всех программистов стали звать яйцеголовыми. Я помню из детства елочные игрушки под Новый год — шарики всякие, звездочки, снегирьки… И вдруг — настоящий спутник, на котором, может, даже Юрий Гагарин летал, или собирался, не помню. С такими длинными стеклянными ножками-щупальцами. Красивый — спасу нет. Весь полупрозрачный, блестящий, переливается, и в руки взять страшно, чтобы не сломать. А на елке, если повыше к вершинке повесить, так кажется, что даже сигналы подает, и луна по ночам сквозь штору отражается, как на Щелкунчике из сказки Гофмана. Так вот даже и одной зимы спутник мой не пережил — достали на следующий Новый год, а его какой-то шарик придавил, ваты, видимо, мало подложили. Короче, одно расстройство…

Вот как Митрофанушке постичь эдакую хрупкость гениальности Ландау? Оказывается, можно попробовать. Есть способ. Это хорошо знать школьный курс физики с математикой и учиться в ЗФТШ, потом поступить на Физтех, потом на 3-м курсе поступить в теоргруппу, сдать теорминимум, потом начать решать разные очень трудные задачки теорфизики, и вот, возможно, с этих неброских холмиков выпуклых можно увидеть где-то там, вдали — если подпрыгнуть — заснеженные мифические вершины Килиманджаро.

Я правильно излагаю, дядюшка?

Примечания:

¹⁾ За последние несколько лет Мураками стал одним из самых читаемых авторов в России. Читать романы Мураками — все равно что рассматривать мастерский фотоколлаж, где фрагменты реальности смешались со сновидениями и в то же время слушать музыкальные импровизации, переходя к их исполнению в форме танца. Последние десять лет живет за рубежом, переезжая из Греции в Италию, из Европы в США. Каждый год появляется его новый написанный на японском языке роман. Пишет рассказы и культурологические эссе. Занимается также переводом англоязычной литературы (из статьи в энциклопедии «Кругосвет»).

²⁾ «Разум настолько же лукав, как и могуч. Лукавство состоит вообще в посредствующей деятельности, которая, заставляя объекты действовать соответственно своей собственной натуре и не вмешиваясь непосредственно в этот процесс, приводит в выполнение лишь собственные цели разума. В этом смысле можно сказать, что Божие провидение относится к мировому процессу и миру как абсолютное лукавство (als die absolute List). Бог дозволяет людям действовать на основании их собственных интересов и страстей, но то, что оказывается в результате этого, представляет выполнение Его намерений, которые отличаются от непосредственных намерений тех лиц, которыми Он при этом пользуется» (Георг Вильгельм Фридрих Гегель).

³⁾ Митрофанушкa — великовозрастный неуч, имя которого стало нарицательным, герой комедии Д.И. Фонвизина «Недоросль».

⁴⁾ В автокатастрофе удар пришелся по двери как раз с той стороны, где сидел Л.Д. Ландау. Лежавший рядом лоток яиц остался неповрежденным.

О художественном гении

За неимением других кандидатур на нашем Острове, параллельно мне пришлось взять на себя обязанности названной тетушки Андрюши, племянника Кофейного секретаря, основателя рубрики «Байки о науке» дяди Бори. Вот так и контролирую творческий процесс юного дарования — слежу за тем, что он пишет, как он пишет, лелею, как уникальное тропическое растение. Мы с дядей Борей часто, сидя на завалинке у Хижины литераторов, не решаясь лишний раз побеспокоить тамошних небожителей, тихонько обсуждаем те или иные аспекты творчества наших молодых авторов (дядюшка, бывает, ворчит по-стариковски, а я больше защищаю, привожу различные доводы в их пользу, цититую авторитетных людей). Все, что вы прочитаете ниже — это как раз фрагменты наших разговоров, основанные на дядюшкиных размышлениях и моих цитатах.

Стоит вспомнить также любопытное место из переписки немецкого поэта Фридриха Шиллера с Кернером.
Проводя аналогию между процессами, характерными для сновидения, и художественным творчеством, Фрейд, объясняя свой подход к вопросам психологии, приводит письмо Шиллера от 1 декабря 1788 года, в котором тот пишет Кернеру, жаловавшемуся на недостаточную писательскую продуктивность:
«Причина твоих жалоб объясняется, как мне кажется, тем принуждением, которое твой разум оказывает на твое воображение. Я выскажу здесь одну мысль и проиллюстрирую ее сравнением. Мне представляется вредным, если разум чрезвычайно резко критикует появляющиеся мысли, как бы сторожа и самый порыв их. Идея в своем изолированном виде, быть может, чрезвычайно ничтожна и опасна, но вместе с другими, последующими, она может быть чрезвычайно важной; в связи с этими другими идеями, в отдельности такими же ничтожными, она может представлять собой весьма интересный и существенный ход мыслей. Обо всем этом не может судить рассудок, если он не сохраняет идею до тех пор, пока не рассматривает ее в связи с остальными. В творческой голове, напротив того, разум снимает с ворот свою стражу, идеи льются в беспорядке и лишь затем он окидывает их взглядом, осматривая целое скопление их. Вы, господа критики, стыдитесь и боитесь мгновенного преходящего безумия, которое наблюдается у всякого творческого разума и продолжительность которого отличает мыслящего художника от мечтателя. Отсюда-то и проистекают ваши жалобы на неплодовитость: вы чересчур рано устраняете мысли и чересчур строго их сортируете».

Христиан-Готтфрид Körner, (1756–1831) — немецкий писатель, юрист по профессии, служил сначала в Лейпциге, потом в Берлине. В его гостеприимном доме сходились наиболее выдающиеся люди того времени.

«В Лейпциг Шиллер прибыл 17 апреля 1785 года и тут впервые увиделся с Христианом Кернером. С первого же свидания с Шиллером Кернер становится наиболее близким и дорогим для него другом, которым и остается до самой смерти поэта. Это был человек многосторонне образованный, крайне начитанный, необычайно твердых правил и высокой нравственности. Он находился в дружеских отношениях со многими выдающимися людьми того времени и, хотя сам писал, или, вернее, печатал, очень мало, но суждениями и взглядами своими немало повлиял на ход тогдашней литературы. Переписка его с Шиллером показывает, какое значение он имел для последнего не только как для человека, но как для художника и писателя» (Ватсон Мария Валентиновна. Фридрих Шиллер. Его жизнь и литературная деятельность).

Общение с Кернером пробудило у Шиллера интерес к философии, особенно к эстетике; в результате появились Философские письма (Philosophische Briefe, 1786) и целый ряд эссе (1792–1796) — «О трагическом в искусстве» (Über die tragische Kunst), «О грации и достоинстве» (Über Anmut und Würde), О возвышенном (Über das Erhabene) и «О наивной и сентиментальной поэзии» (Über naive und sentimentalische Dichtung).

«Это правильно — и это связано частично со статьей¹⁾ Андрюши. Считается, что образ — это нечто, что хранится в ямках на сложной структурированной гиперповерхности. Знание, обучение как раз создает этот рельеф. Хорошее обучение — ямки глубокие, в них сидит очень определенное знание — парадигмы. Если человек обладает системой глубоких ямок, это означает, что у него есть система прочных устойчивых знаний, и в рамках этой системы он очень организованно, концентрированно и эффективно может осуществлять необходимый анализ. Если ямки мелкие, то нет выраженного рельефа, т.е. нет системы знаний — инструментов для анализа, человек может нести откровенную чушь, не выдерживающую никакой критики. С другой стороны, открытие, в том числе творческое открытие — это разрушение старой парадигмы и создание новой. Грубо говоря, для этого шарик должен перепрыгнуть из одной ямки в другую. Если ямки глубокие, то сделать это очень трудно. Поэтому природа должна была придумать нечто, что временами бы позволяло сглаживать рельеф и давать возможность шарикам перескакивать из ямки в ямку. Это и есть сновидения — шарики прыгают куда хотят. А потом рельеф восстанавливается — время пробуждения, «трезвого взгляда на вещи» и т.д., и человек решает, было ли то «божественное откровение» или просто чушь собачья. Хотя чаще выходит второе — без такого механизма открытий не сделаешь».

Примечание:

¹⁾ «О влиянии солнечного света на работу мозга и языковые механизмы»

Не знаю, показывал ли наш Андрюша свое мини-эссе о хрупкости гениальности дядюшке. Может, просто совпало по времени. «Я очень люблю булгаковскую фразу у Лагранжа: «Причиной этого явилась судьба». И еще одну фразу у Гераклита: «Да кто вам сказал, что справедливость должна торжествовать?» — сказал дядя Боря, напомнив при этом, по обыкновению, что Жозеф Луи Лагранж — это французский математик и механик, внесший существенный вклад во многие области математики, включая теорию чисел (теорема Лагранжа), алгебру и теорию вероятностей. Вспомнив Андрюшу, я в ответ заметила, что у меня тоже есть любимые авторы, а у этих авторов не только отдельные любимые фразы, но и книги целиком. А особенно я люблю «Обыкновенную историю» И.А. Гончарова — когда мы собираемся втроем — я, дядя Боря и Андрюша, совсем как герои романа. И стоит лишний раз подумать о бережном отношении к творческой личности, даже если она проявляет себя в виде «мгновенного преходящего безумия», в котором одни склонны видеть «божественное откровение», а другие просто «чушь собачью».

Как сказал Нильс Бор: «Перед нами — безумная теория. Вопрос в том, достаточно ли она безумна, чтобы быть правильной»

Обыкновенная история

… Пока дядя говорил, Александр ворочал в руке какой-то сверток.
— Что это еще у тебя?
Александр с нетерпением ждал этого вопроса.
— Это… я давно хотел вам показать… стихи: вы однажды интересовались…
— Что-то не помню: кажется, я не интересовался…
— Вот видите, дядюшка, я думаю, что служба — занятие сухое, в котором не участвует душа, а душа жаждет выразиться, поделиться с ближними избытком чувств и мыслей, переполняющих ее…
— Ну, так что же? — с нетерпением спросил дядя.
— Я чувствую призвание к творчеству…
— То есть, ты хочешь заняться, кроме службы, еще чем-нибудь — так, что ли, в переводе? Что ж, очень похвально: чем же? литературой?
— Да, дядюшка, я хотел просить вас, нет ли у вас случая поместить кое-что…
— Уверен ли ты, что у тебя есть талант? без этого ведь ты будешь чернорабочий в искусстве — что ж хорошего? Талант — другое дело: можно работать; много хорошего сделаешь, и притом это капитал — стоит твоих ста душ.
— Вы и это измеряете деньгами?
— А чем же прикажешь? чем больше тебя читают, тем больше платят денег.
— А слава, слава? вот истинная награда певца…
— Она устала нянчиться с певцами: слишком много претендентов. Это прежде, бывало, слава, как женщина, ухаживала за всяким, а теперь, замечаешь ли? ее как будто нет совсем, или она спряталась — да! Есть известность, а славы что-то не слыхать, или она придумала другой способ проявляться: кто лучше пишет, тому больше денег, кто хуже — не прогневайся. Зато нынче порядочный писатель и живет порядочно, не мерзнет и не умирает с голода на чердаке, хоть за ним и не бегают по улицам и не указывают на него пальцами, как на шута; поняли, что поэт не небожитель, а человек: так же глядит, ходит, думает и делает глупости, как другие: чего ж тут смотреть?..
— Как другие — что вы, дядюшка! как это можно говорить! Поэт заклеймен особенною печатью: в нем таится присутствие высшей силы…
— Как иногда в других — и в математике, и в часовщике, и в нашем брате, заводчике. Ньютон, Гутенберг, Ватт так же были одарены высшей силой, как и Шекспир, Дант и прочие. Доведи-ка я каким-нибудь процессом нашу парголовскую глину до того, чтобы из нее выходил фарфор лучше саксонского или севрского, так ты думаешь, что тут не было бы присутствия высшей силы?
— Вы смешиваете искусство с ремеслом, дядюшка.
— Боже сохрани! Искусство само по себе, ремесло само по себе, а творчество может быть и в том и в другом, так же точно, как и не быть. Если нет его, так ремесленник так и называется ремесленник, а не творец, и поэт без творчества уж не поэт, а сочинитель… Да разве вам об этом не читали в университете? Чему же вы там учились?..
Дяде уж самому стало досадно, что он пустился в такие объяснения о том, что считал общеизвестной истиной.
«Это похоже на искренние излияния», — подумал он.
— Покажи-ка, что там у тебя? — спросил он, — стихотворения?
Дядя взял сверток и начал читать первую страницу.

Отколь порой тоска и горе
Внезапной тучей налетят
И, сердце с жизнию поссоря…

— Дай-ка, Александр, огня.
Он закурил сигару и продолжал:

В нем рой желаний заменят?
Зачем вдруг сумрачным ненастьем
Падет на душу тяжкий сон,
Каким неведомым несчастьем
Ее смутит внезапно он…

— Одно и то же в первых четырех стихах сказано, и вышла вода, — заметил Петр Иваныч и читал:

Кто отгадает, отчего
Проступит хладными слезами
Вдруг побледневшее чело…

— Как же это так? Чело пóтом проступает, а слезами — не видывал.

И что тогда творится с нами?
Небес далеких тишина
В тот миг ужасна и страшна…

— Ужасна и страшна — одно и то же.

Гляжу на небо: там луна… 

— Луна непременно: без нее никак нельзя! Если у тебя тут есть мечта и дева — ты погиб: я отступаюсь от тебя.

Гляжу на небо: там луна
Безмолвно плавает, сияя,
И мнится, в ней погребена
От века тайна роковая.

— Не дурно! Дай-ка еще огня… сигара погасла. Где бишь, — да!

В эфире звезды, притаясь,
Дрожат в изменчивом сиянье
И, будто дружно согласясь,
Хранят коварное молчанье.
Так в мире все грозит бедой,
Все зло нам дико предвещает,
Беспечно будто бы качает
Нас в нем обманчивый покой;
И грусти той назва…нья нет…

Дядя сильно зевнул и продолжал:

Она пройдет, умчит и след,
Как перелетный ветр степей
С песков сдувает след зверей.

— Ну, уж «зверей»-то тут куда нехорошо! Зачем же тут черта? А! это было о грусти, а теперь о радости…
И он начал скороговоркой читать, почти про себя:

Зато случается порой
Иной в нас демон поселится,
Тогда восторг живой струей
Насильно в душу протеснится…
И затрепещет сладко грудь…
 
                                    и т.д.1)

— Ни худо, ни хорошо! — сказал он, окончив. — Впрочем, другие начинали и хуже; попробуй, пиши, занимайся, если есть охота; может быть, и обнаружится талант; тогда другое дело.
Александр опечалился. Он ожидал совсем не такого отзыва. Его немного утешало то, что он считал дядю человеком холодным, почти без души…
…
— Подари-ка ты мне свои проекты и сочинения?..
— Подарить? — извольте, дядюшка, — сказал Александр, которому польстило это требование дяди. — Не угодно ли, я вам сделаю оглавление всех статей в хронологическом порядке?
— Нет, не нужно… Спасибо за подарок. Евсей! отнеси эти бумаги к Василью.
— Зачем же к Василью? в ваш кабинет.
— Он просил у меня бумаги обклеить что-то…

Примечание:
¹⁾ Здесь приведены несколько измененные строки из юношеского романтического стихотворения И.А. Гончарова «Тоска и радость», которое было помещено в рукописном альманахе Майковых «Подснежник» за 1835 год (см. «Неизданные стихи» И.А. Гончарова, журнал «Звезда», № 5, 1938, стр. 243–246).