Борис Лукьянчук
Девушка и Любовь
(странички одной биографии)
Два года назад, 27 марта 2008 года, на «Эхе Москвы» состоялась передача под названием «Разрушение науки», в которой участвовали два бывших министра — Борис Салтыков и Евгений Ясин. Ведущий Сергей Бунтман привел два контрастных мнения. Первое: «Огромная процветающая система советской науки, которая была разрушена в 90-е вместе со всей страной». И второе: «Советская наука — это большой, большой миф». Вокруг этих двух мнений и шло обсуждение, причем Борис Салтыков говорил об идее тогдашней реорганизации науки в начале 90х, которая отправлялась от конкурентных критериев (сохранить таланты, самые лучшие, самые сильные и т.д.). Спустя двадцать лет негативный эффект этой реорганизации очевиден. Но мне хотелось бы остановиться на позитивном эффекте, который, как ни странно, мало обсуждается в СМИ. Сотни тысяч эмигрировавших ученых из СССР обеспечили реальное врастание советской науки в мировую. Едва ли не каждая десятая из наиболее цитируемых публикаций в лучших научных журналах содержит имена русских авторов. Откройте такие журналы, как Nature, Science, Physical Review Letters и др., — они прямо-таки кишат русскими фамилиями. Поэтому следует говорить не об упадке, а о небывалом расцвете советской науки в университетах и институтах Америки, Европы, Азии и Австралии. Так что советская наука — не миф. Она не была разрушена, а реально встроилась в мировую, примерно на базе тех самых конкурентных критериев, о которых мечтал Б.Г. Салтыков. Кстати, получить профессорскую позицию в Западном мире — это примерно как российскому футболисту попасть в высшие футбольные лиги Европы. В мировой науке русские ученые сейчас играют более важную роль, чем русские хоккеисты в НХЛ. Однако про русских хоккеистов мы из СМИ каждый день узнаем, а про ученых почти что ничего. Правда, в последнее время отношение стало меняться. Когда по телевизору говорили, как здорово мы в скором времени «рванем» в нанотехнологиях, то иллюстрировали это фотографией профессора Владимира Шалаева из университета г. Пардью (США). Он, кстати, в этом году получил медаль Макса Борна — высшую награду Американского оптического общества. До него эту награду получал Рой Глаубер (Нобелевский лауреат) и что еще интересно отметить — Валерий Татарский, Борис Зельдович, и Александр Каплан — все, в прошлом, советские ученые. Или возьмите медали Филдса (по престижу — аналог Нобелевской премии для математиков), и посмотрите — сколько там русских имен. Из них, правда, Григорий Перельман получил большую известность в СМИ, но главным образом, не за свои научные заслуги, а потому что он и от медали, и от миллионной премии Института Клейна отказался. Или взять нанотехнологии, где наиболее важную роль играют такие разделы, как плазмоника, фотоника и метаматериалы. В этих областях не менее 20% работ мирового уровня делается бывшими советскими учеными. «В Силиконовой долине все по-русски говорят», — как сказал поэт. Мы, правда, свою Силиконовую долину через четыре года под Москвой в Сколково возведем. Помните, как товарищ Хренов говорил в школьном стихотворении (полвека назад его наизусть учить заставляли): «Через четыре года здесь будет город-сад!» Так что лично я в будущее с большим оптимизмом гляжу.
Ну а поскольку наши СМИ российским ученым за рубежом, в отличие от футболистов, внимания особого не уделяют, то я решил эту нишу заполнить и о нескольких своих знаменитых соотечественниках рассказать. Их почему-то в прессе «диаспорой» зовут. Наверное, журналисты пишут некультурные, поленились посмотреть в энциклопедии, что это слово означает. Небось Аршавина с Павлюченко диаспорой не назовут.
А начать свои очерки о русских ученых за рубежом я решил с портрета Александры Болтасёвой, которую российская «диаспора» любовно Сашенькой зовет. Причина для такого предпочтения была чисто литературная. Не секрет, что многие русские ученые стихи пишут. Это пошло еще от «шестидесятников», но такая традиция сохранилась и поныне. Некоторые даже успели по нескольку стихотворных книг опубликовать. Я уже писал о стихах Владимира Захарова. Но он, как бы, полудиаспора: полгода в России проводит, а полгода в Америке. Так вот, Сашенька прислала мне на просмотр несколько своих стихотворений. Они мне настолько понравились, что я рекомендовал Марии Ольшанской сделать на Черепахе ее стихотворную страничку. Сашенька, как и все девушки в ее возрасте, — про любовь пишет. А для того, чтобы читателям было понятно, что это стихи замечательного ученого, самого молодого профессора в Дании (у нее, кстати, профессорская позиция еще и в Америке есть, так что она, как Володя Захаров, — полгода в одной стране, а полгода в другой), я решил маленькое предисловие к ее стихам предпослать. Вначале я думал что-то вроде интервью сделать, а потом попросил, чтобы Сашенька сама о себе немного рассказала, но не так, как в биографии для отдела кадров, а с юмором, и чтобы больше не на науку, а на любовь напирала. Что она натворила в плазмонике и метаматериалах, в этом пусть Жорес Иванович в Сколково разбирается. Возьмите Софью Ковалевскую, ее теоремы мало кто из читателей понимает, зато всех интересует, что у нее там с Фритьофом Нансеном было и почему Нобель из-за нее математиков вычеркнул из Нобелевской премии. В общем, чтобы будущим историкам было ясно, где копать. Сашенька надолго задумалась, а потом прислала мне свою биографию, которую я назвал «Девушка и Любовь».
Может, это и вправду меня
как-то характеризует…
11 января 1978
Родилась ранним утром, вьюжным и морозным, в городе Канаш, что по-чувашски означает «Совет» (результат развития железных дорог в 1920е годы, Южное направление Транссиба).
«Родилась девочка, носик крохотный, а губки бантиком», — написала мама в записке папе.
1978-1985
На новогодних ёлках 9-ой дистанции сигнализации и связи, где работал папа, всегда первой выходила рассказывать стихотворение деду Морозу, забираясь на стул до того, как попросят. Декламировала очень громко и выразительно.
Поскольку родилась с носом-пуговкой, все детские годы папа периодически тянул мне нос. «Сарка, подойди, нос будем тянуть!» И тянул. Но нос не рос.
Никогда не плакала — даже в младенчестве.
Просыпаясь раньше родителей, «не начинала орать, как Ритка» (это папа про мою старшую сестру), а настойчиво и целенаправленно, кряхтя и пыхтя, старательно хватаясь пухлыми пальчиками за прутья детской кроватки, подтягивалась, поднималась — и радостно выглядывала из кроватки. «Аля, торчит! — говорил папа. — Пора вставать».
Дедушка упорно называл меня «он» и считал мальчиком. Наверное, за мою стойкость и спокойствие.
Мальчишки меня стали целовать в садике. Садик я ненавидела. Больше всего я ненавидела мальчика Кирюшу, который каждый раз, как меня забирали, кричал: «Я вашу Сашу целул!» Я вжималась в санки и надувала губы.
В садик меня водили по наставлению мамы, которая считала, что социальное развитие ребенка гораздо важнее бабушкиных пирожков. По дороге я становилась сначала очень серьезной, а потом очень хмурой. Папа говорил: «Сарка, ну его к черту этот садик, пошли к бабушке!» Я крепилась, хмурилась еще больше и шептала: «Мама велела».
Папа давал мне сотни имен. По причине и просто так. «Винтик» — потому что я «ввинчивалась» в любое минимальное свободное пространство рядом с мамой, стоило ей присесть или прилечь. «Бабайка» — потому что могла хмуриться, как старый дед (по-татарски — бабай). «Узкоглазый» — за мои татаро-башкирские глаза (в детстве щелочки), которые не разбавила русская и украинская кровь. Сарка, Сахарок, Макашкин, Маркизетный, Чавышный, Туман Иваныч, Браслетный…
Давая интервью Канашской городской газете несколько лет назад, мама обо мне сказала, что таких детей можно рожать сразу 10. Девочка-интервьюер из всего маминого рассказа вставила в свою статью о выпускниках школы эту единственную фразу. Может, это и вправду меня как-то характеризует…
1 сентября 1985
Пошла в первый класс. Пребывая в полном неведении относительно своего честолюбия, получила первый удар — бежать на школьной линейке с «первым звонком» попросили не меня. Очень переживала, не признаваясь в этом самой себе. Дома сказала, что мама девочки, бегущей со звонком, была в жутком зеленом платье и девочка мне тоже не понравилась. Девочка стала моей лучшей подругой на многие годы. А про то, что я тогда расстроилась, поняла только сейчас.
На единственной фотографии с первого сентября я сижу в профиль. К вопросу о моем носе.
1985-1995
В первый раз получила настоящую «серьезную» записку с признанием в любви в третьем классе. Ужасно рассердилась. А мальчик любил меня все школьные годы. И, как мне говорили, после школы.
Классе во втором папа рассказал теорию Большого взрыва и идею множественных Вселенных. Зачитывалась «Астрономией для любителей». Но хотела стать биологом.
Обожала ходить в лес с папой. Мы читали наизусть Паустовского и Солоухина, «охотились» за лисичками и говорили о том, что когда я вырасту, буду заниматься научной работой биолога в лесу — с животными и растениями, а папа там будет лесником.
В третьем классе, прыгая зимой с гаражей, получила сотрясение мозга. На гаражах и заборах порвала 3 свитера, 4 пары новых штанов и кучу колготок.
Ненавидела хор и музыку. Папа отстоял мою свободу под мамиными натисками-попытками с названиями хоровая студия «Ручеек» и игра на аккордеоне.
Зато обожала танцы. Только в бальных танцах у нас были одни девочки. Вдобавок, после одного их выступлений, наша классная руководительница, учитель истории, сказала, что для балета я слишком толстая.
Не любила читать серию «Хочу Все Знать» — но себя заставляла. «Глобус» тоже шел со скрипом. Папа сжалился и вместо этого принес «Чайку по имени Джонатан Ливингстон» и «Электроника: шаг за шагом».
В школьные годы тоже не плакала. Зато несколько раз ругалась матом, что разбирали на классном собрании.
Где-то в районе четвертого класса поняла, что девочки должны одеваться красиво и модно. У меня была вязаная шапка-буратинка с самым длинным «хвостом» до самой попы и ярко-красный берет, за который заслужила звания «вертихвостка» от классной руководительницы.
Всегда играли с мальчишками. Но я их тихо ненавидела, когда они меня провожали домой и приходили на выходных звать гулять. Ни разу не вышла.
Влюбилась в первый раз классе в седьмом — в «недосягаемого» мальчика. Когда «недосягаемый» мальчик провожал меня домой и попросил позволения меня поцеловать, я отказала. И расстроилась. Разрушил мою недосягаемую мечту.
Целовалась в первый раз лет в 13 лет, вращаясь на тот момент в «любовном додекаэдре» ((С) СТЭМ ФОПФ) из «недосягаемой» любви, лучшего друга (с которым и целовалась) и главаря местной шайки, тайно в меня влюбленного и служившего мне «крышей» все мои школьные годы. «Тайно влюбленный» — это когда знал весь город, и вся Канашская шпана, завидев меня, каждый раз кричала вслед: «Сашка, тебя С… М… любит!»
Брат С… М…, по которому, как и по многим в Канаше, плакала детская колония, украл у меня кроссовки, а потом их носил.
Мою фотографию на доске почета срывали.
Учитель биологии — одновременно наш школьный фотограф — делал кучу моих фотографий, и однажды во всеуслышание заявил, что у меня улыбка Джоконды. После того, как он на переменке мне напел песню: «Я встретил девушку, полумесяцем бровь…», прозвище «Сашка — Любовь Борисыча» окончательно вытеснило прежнее «Болтик».
В единственном городском Дворце Культуры на всю стену рядом с билетной кассой были глубоко выцарапаны гвоздем мои имя и фамилия. Я жутко боялась, что кто-то из близко знакомых это увидит. Успокоилась через пару лет, когда сделали ремонт.
Папа перестал тянуть нос. Только иногда сетовал, что нос мне так и не вытянули…
Переходного возраста не было. Училась отлично. Социально развивалась по всем правилам. Потерей аппетита и сна не страдала. Сильно не красилась. Белых пергидрольных волос с розовыми прядями, как у многих девочек в классе, не имела. Но юбки носила короткие.
Участвовала и побеждала на олимпиадах по физике. В девятом классе дошла до последнего Всероссийского уровня. Там же успела тихо влюбиться.
В выпускном классе умудрилась: получить золотую медаль, закончить ЗФТШ при МФТИ, съездить на три республиканские олимпиады, завести бурный роман с диджеем, попутно дружить еще с тремя мальчиками и составить генеалогическое дерево своей семьи.
Март 1995
Поехала на пробные экзамены на Физтех. Приехав в Москву с мамой, я сдала последние контрольные работы в ЗФТШ, получила проспекты МФТИ, больное горло и высокую температуру, ударилась головой о железного мамонта в зловонном общежитии ФизХима и познакомилась с двумя физтешками. Сколько было вокруг физтехов и какого вида, не помню. Но много и страшных. Уезжала в полной прострации. Но желание приехать на Физтех, как ни странно, не пропало.
1 сентября 1995
Поступила на Физтех. На ФОПФ.
Комендант общежития выдала ключ от комнаты на трех девочек (нас на курсе было 5 девочек — что-то невообразимое для ФОПФа). В комнате рядом с туалетом сыпалось с потолка, в раме не было стекла, а на подоконнике сидел мужик, который вежливо поздоровался и быстро спустился со второго этажа по вентиляционной трубе.
1995-2000
На первом курсе заплакала в первый раз. Когда читала стихи.
Каждый семестр ожидала, что ничего не сдам, и меня выгонят за недостаточные ресурсы головного мозга.
В обычной речи тоже стала употреблять слова и выражения типа «ботать», «халява», «в моей эпсилон-окрестности», «продифундировал», «вторая производная» (о пакетике чая), «совершенно абстрактный мужик», «в нулевом приближении, он, конечно, ничего»…
Один раз залезала на крышу общаги «ловить халяву» — это когда темной ночью, на самой крыше, открываешь зачетку и машешь ею в воздухе, причитая: «Ловись, халява, большая и маленькая!»
Считала себя самой счастливой на земле.
Могла не спать до первых электричек (около 5-6 утра), а потом пойти на первую пару.
Играла в СТЭМе ФОПФ. Вела «Посвящение в студенты». Работала все годы в приемной комиссии ФОПФа.
Влюблялась. Красила волосы в рыжий цвет. Носила юбки короче, а каблуки выше, чем в школе.
Закончила Физтех избалованной мужским вниманием и «безликой толпой дарований» ((С) СТЭМ ФОПФ).
1 сентября 2000
Приехала в аспирантуру в Датское Королевство. Помню поезд метро и кресла в мелкую синюю клеточку.
Вышила картинку крестиком и подарила маме.
18 апреля 2002
В 17:02 родилась дочка Викушка. Была так поражена непередаваемым ощущением новой родной жизни, что ничего не слышала и не воспринимала, как только ее положили мне на грудь. Невозможные, незабываемые мгновения вне-времени, вне-реальности, вне-сознания, мгновения все-любви, все-счастья, все-чуда… Только спустя какое-то время осознала, что мне сообщали, что родилась девочка. А я и не знала, кто родился…
Самое сильное воспоминание — о первой после рождения ночи. Дочка лежала на кровати вместе со мной и смотрела на меня ясными, черными глазками — спокойно и открыто. Видимо, до рождения перепутала день и ночь. Мы лежали и смотрели друг на друга.
Дальше уже жизнь, данные о которой еще не рассекречены за давностью происходящего…
Александра Болтасёва
Ну вот, теперь читателям яснее — почему это Сашенька такие стихи пишет.
Я все-таки немного про науку добавлю. Я посмотрел на портале ISI Web of Knowledge про Сашенькины статьи. Это индекс цитирования — он в России пока не привился, а в западных университетах на него в первую очередь смотрят. Сашенька опубликовала в лучших международных журналах уже 50 статей, которые цитировались больше 700 раз. Для ученых, а в особенности молодых ученых, — это очень высокий рейтинг. Поэтому не удивительно, что два года назад она получила престижную премию Дании для выдающихся молодых ученых (аналог премии Ленинского комсомола в бывшем СССР). Эту премию вручает принцесса Дании и Министр науки (я, прошу прощения, имя министра позабыл; российских-то министров я всех наизусть помню, а вот Датского — напрочь из головы вылетело). Но вы на него можете на фотографии поглядеть, он там рядом с Сашенькой стоит. А принцесса Датская стоит на фотографии в центре с букетом со всеми молодыми лауреатами (вы Сашеньку на фотографии без труда найдете).
А год назад профессор Александра Болтасёва получила другую престижную награду для молодых ученых (SAOT Young Researcher Award in Advanced Optical Technologies).
На фото ей ректор Университета руку пожимает, статуэтку дает и уже какую-то красную папочку успел вручить.
Помните, как Веничка Ерофеев говорил, что мол, вам наверняка интересно, что у меня в чемоданчике лежит и какой вышел общий итог. Я думаю, что и вам страшно интересно — а что у Сашеньки в красной папочке?
А в красной папочке — материальная часть награды, чек на сто тысяч евро. Веничка, помните, говорил, что было б у него побольше денег, так он взял бы еще пива и пару портвейнов… Так у Сашеньки, согласно веничкиной шкалы, проблем нет ни с пивом и ни с портвейном… А если от веничкиных шуточек отойти, то вы, уважаемые, должны понять, что профессора на Западе — очень даже уважаемые люди, хотя их зарплаты и не сравнить с теми, которые футболисты в клубах получают. В России же, в 90-е годы, профессора были, как мой знакомый милиционер выразился, — ну полное говно! Я вам профессорскую зарплату тех времен даже называть не буду, все равно вы мне не поверите. Сейчас вроде бы получше, но до западных стандартов еще очень и очень далеко. С другой стороны, и ответственность, и производительность труда у западных профессоров несравненно выше. Это все эффекты глобализации. Ну, я этой темы касаться не буду, про нее уже много раз в России говорилось.
Для того, чтобы определить рейтинг ученого, большой бюрократии не нужно. Смотрите его индекс цитирования и число приглашенных докладов на престижных конференциях. Поинтересуйтесь, в каких журналах он печатается, ну и на научные награды, конечно, внимание обращайте. Это все хорошо известно. Сашеньку на многие международные конференции приглашали в качестве ведущего докладчика. Была она год назад и на конференции в Сингапуре. Очень ей Сингапур понравился. Ее там на конференции корреспонденты со всех сторон фотографировали, прямо как фотомодель. Какие-то она глупости про носик-пуговку в биографии написала. Наверное, ей в СТЭМе роль Бабы Яги не дали сыграть, так она решила, что из-за носа. Нормальный нос, мне нравится. На фотографии Сашенька в своей лаборатории в Дании что то такое изобретает.
Дочь Викушка растет не по дням, а по часам. Говорит без акцента на трех языках: датском, русском и английском, хотя сказки предпочитает по-датски читать, наверное, близость Ганса Христиана Андерсена сказывается. Сашенька взяла дочку с собой на конференцию во Францию. Там все доклады делают, картинки на большом экране какие-то показывают непонятные и, главное, неинтересные. А у Викушки в компьютере полным-полно интересных фотографий из разных стран. Так она настояла, чтобы ее доклад тоже в программу включили, благо, что председатель конференции в Викушке души не чаял.
В общем превратились граждане России, в прошлом невыездные, в граждан мира и чувствуют себя в этом качестве вполне комфортно. В Россию наведываются — в отпуск или на конференции. Связи с соотечественниками не теряют. Профессора русскоязычных специалистов охотно в свои группы приглашают. Разумеется, при условии, что квалификация — не ниже международно допустимой. Конечно, хорошо бы и в России иметь сопоставимые условия. Но, как говорил Михаил Сергеевич: «Главное, чтобы процесс пошел!»
Вот такая история про Сашеньку у меня получилась.
Борис Лукьянчук
А стихи Саши вы можете прочитать на отдельной странице в нашем журнале — Александра Болтасёва: 5 стихотворений о любви
