Настоящее и прошлое
Баграта Никогосяна

Я, Баграт Никогосян, происхожу из села Большой Шагриар, что возле Сардарабада. В настоящее время наше село называется Налбандян и находится в Октемберянском районе (Армянской ССР). Я родился в 1881 году, сейчас на дворе 1966 год, и мне скоро исполнится 85 лет.

Моего отца звали Никогос, деда Арутюн, а мать — Азиз. Нас было шесть братьев: Ваан, Григор, Енок, Сепан (Степан), Баграт, Армен и две сестры: Телли и Цовинар. Ваан и Григор умерли в раннем возрасте, и я их не помню, а Енока я застал в живых.

Мой отец занимался земледелием, он был умным и деятельным человеком. Старшего моего брата Енока он отправил в Эривань (ныне Ереван) учиться, в то время в нашем селе и во всем округе не было школы. Енок научился в школе хорошо читать, имел пятерки по всем предметам, и, по отзывам учителей, был лучшим учеником в школе. После окончания школы он вернулся в родное село. Однако два года спустя Енок заболел и 20 марта 1890 года умер, еще через 21 день, 11 апреля, от горя скончался и мой отец. Мне было тогда 8 лет, Сепану — 10, а Армену — 6.

Мой зять Сепан Дрампян находился у нас в доме, когда мой отец умер. После его смерти моя мать открыла сундук, в котором были деньги и документы, и все отдала зятю, сказав при этом: «Деньги отдаю тебе и твоему богу». Она была неграмотная и не умела считать. Ночью зять отнес эти деньги к себе в дом и вернулся. Когда рассвело, наши остальные родственники узнали о случившемся, собрались и похоронили отца. В это время моя мать носила траур, голова ее была обмотана черной материей, подавленная случившемся, она буквально валилась с ног от усталости после смерти сына, а затем и мужа. Через 3 дня нас посетили другие родственники отца — Григор и Наво, и сказали ей: «Азиз, открой сундук нашего брата, посмотрим, сколько там денег и сколько векселей, мы должны знать баланс денег». Они заставили ее силой открыть сундук. Увидев, что там ничего нет, они рассвирепели, и собака Григор ударил мою мать в лицо, у ней изо рта пошла кровь и она упала. Григор и Наво кричали, что она отдала все деньги любимому зятю, в то время когда их дети болтаются голодными по улицам. Моя мать возражала им: «Если у вас самих дети ходят голодными, то как же вы собираетесь содержать моих детей?» Эта распря, как я помню, продолжалась три года.

Покой душе зятя Сепана, умный он был человек, защитил он мою мать. Привел он брата Григора, Сако, к нам домой, потолковал с ним и дал ему денег. После чего Григор отстал от нас, и моя мать освободилась от его домогательств.

Когда мне исполнилось 12 лет, я начал пасти наших бычков (у нас было их двое), и это продолжалось пару лет. В 1894 году хозяин села на два месяца запретил всем выводить скот за пределы своих участков; одновременно брат Сепан не разрешил мне пасти бычков на нашем участке, засеянном клевером. Я не знал, что делать. Помог опять зять Сепан. Когда однажды вечером я пришел к нему с жалобой, он сказал мне, что утром приведет покупателей на моих бычков, а меня самого направит на работу в сардарабадский магазин (зять был богат и имел два магазина — один в нашем селе и другой в Сардарабаде). Точно поутру он привел мне одного человека, который купил обоих бычков за 100 рублей. Затем он заказал мне одежду у своего портного, одел меня и отправил в Сардарабад на работу в свой магазин.

Я освободился и от брата Сепана, и от бычков, покой душе зятя, если бы не он, я бы так и остался в подручных у брата и вырос бы дураком. А так глаза мои открылись. После двух лет, проведенных в сардарабадском магазине, я вернулся в наше село и стал торговать в розницу у зятя в магазине. И никогда больше не трудился в поле.

В 1902 году местные националисты (дашнаки) решили проучить зятя, обвинили его в предательстве и натравили на него толпу. Я думаю, его богатство и независимое поведение сильно раздражало их. Его сильно избили, он получил тяжелые ранения, но выжил. В 1903 году я отвез его в Пятигорск на лечение. Через три месяца мы вернулись в родное село. В Пятигорске я купил себе револьвер и 100 патронов к нему, так как чувствовал, что дашнаки не оставят нас в покое. Так и случилось. Однажды вечером большая драка началась, опять дашнаки полезли на зятя, и мы с парнями из нашей родни встали на его защиту. Односельчане (которые любили моего зятя за то, что он всем помогал) развели нас. Ночью, когда я спал на ктуре (крыше) нашего дома, я вдруг почувствовал, что мне кто-то кричит: «Баграт, Баграт, вставай быстро! Идут тебя убивать!» Действительно, дашнакские боевики решили убить меня прямо в моей постели, и шесть человек с оружием в руках направились к нашему дому. Я проснулся, когда они уже подходили к нашим воротам.

Я вскочил, оделся, вытащил револьвер и патроны и стал ждать нападения. Двое, взобравшись на стену нашего дома, стали палить по ктуру, остальные дожидались, пока я спрыгну им навстречу. Моя мать закричала брату Сепану: «Вставай, Баграта убили!» Я в ответ: «Еще не убили, не бойся, я живой!» и открыл огонь. Сепан тоже стал стрелять по ним. Они по нам. У них патронов было меньше. Когда наши парни пришли нам на подмогу, стало уже светать. Бандиты стали отходить. Я перебрался на крышу нашего соседа — деда Мкртича, оттуда на крышу Мукуча Габриэляна, спрыгнул вниз и вышел навстречу одному из нападавших — Фирзо Охияну. Я выстрелил в него — пуля прошла навылет. Когда он упал, остальные бандиты разбежались.

Этот конфликт продолжался три месяца. Нам удалось найти влиятельного человека в Эривани и пожаловаться ему, что сельский дашнакский комитет не дает покоя односельчанам. Тогда к нам направили комиссию для расследования, которая убедилась, что мы говорим правду, разогнала этот комитет, и мы все успокоились.

В 1904 году мне исполнилось 23 года, и меня призвали в армию в г. Луцк Волынской губернии. Я взял с собой две тысячи рублей, чтобы при случае дать взятку и освободиться от службы. Каждую субботу, вечером, всех солдат роты водили в церковь. Я же в первые три месяца не сходил в церковь ни разу. Это заметил наш фельдфебель и пожаловался командиру. Командир вызвал меня и спросил: «Никогосян, ты православный?» Я отвечал, что принадлежу к Армянской Григорианской церкви. Тогда он сказал: «Дурак, если ты не татарин, то почему не ходишь в церковь?» В следующую же субботу вместе со всеми солдатами я отправился в церковь. Церковь была набита народом, в центре ее висела большая люстра, на которой горели свечи. И мне было там видение, в центре люстры вдруг появился человек, сотканный из света, он спустился ко мне и сказал: «Никогосян, ты очень много думаешь, как освободиться от службы. Не переживай, ты скоро освободишься и в день мирроварения (середина большого поста) ты уже будешь дома. Только две люстры привези отсюда с собой и зажги в своей церкви».

Через 30 дней ко мне подошли два фельдшера и сказали: «Никогосян, если ты дашь нашему главному врачу 1000 рублей, а нам двоим по 300, то мы тебя освободим от службы, и ты поедешь домой». Я пообещал им деньги, и меня из казармы перевели в больницу. В то время из нашей роты отправляли солдат на войну с Японией и обратно они уже не возвращались. Я заплатил 1600 рублей врачу и фельдшерам, и меня через 15 дней направили в Житомир на медицинскую комиссию. Через месяц я был отправлен домой на лечение, и еще через три месяца, ровно в день мирроварения, ни днем раньше, ни днем позже, я вошел в свой дом. Я привез с собой две больших люстры, которые повесил в церкви и зажег там свечи. Никто не верит этой моей истории о человеке, сотканном из света, но я ведь добрался до дома точно в назначенный срок!

Когда я вернулся, то в нашем селе и в районе уже не было дашнакских комитетов, народ жил спокойно. Через год, в 1906 году, я открыл магазин одежды. Затем, в 1907 году, я стал продавать печки-буржуйки и разбогател. Через два года после этого я женился. У меня было шесть детей: три мальчика и три девочки.

Мы трое братьев жили вместе в одном доме, и нам было тесно. Моя мать Азиз часто говорила мне: «Вначале, сынок, отделись от брата Сепана, потом женись. Жить в одном доме с двумя невестками Сепана и с его сыновьями будет тяжело для тебя». Я же, наоборот, помогал племянникам, платил за их учение. Мать же ругала меня: «Зачем ты берешь на себя лишние расходы? Тебе это будет только во вред». Так оно и вышло.

У Геворг-аги в центре села был большой участок земли со старым домом, садом и баней. В 1913 году я купил эту недвижимость за шесть тысяч рублей и начал строить новые дома. Брат Сепан был против. Моя мать говорила: «Баграт, что ты делаешь для себя, делай сам и на других не рассчитывай. Если тебе по силам строить большие дома, строй, если нет — делай маленькие, но сам делай». Опять я ее не послушался. Азиз говорила: «Не связывайся с Сепаном. Он в конце концов постарается все отобрать у тебя». Так оно и вышло. Через пятнадцать лет, в 1929 году брат Сепан вместе со своим сыном Еноком даже побили меня, и я понес большой материальный ущерб. Вот так все предсказания моей матери исполнились.

В 1914 году началась великая война между Россией, Америкой, Англией, Австрией, Францией, Германией и Турцией. Шли жестокие бои. Осенью 1914 я поехал в Эривань купить одежды на продажу. Покой душе Аракел-аги. Он сказал мне: «Баграт, одежду берешь?» — «Да». — «Сколько?» — «10 штук». — «Бери больше, один к семи доход будешь иметь». Я спросил: «Если придется из-за войны убежать, как я тебе долг отдавать буду?» Он ответил: «Ты честный человек, если убежишь, тогда ничего не плати!» Я взял 500 штук, до 1917 года продавал, все не заканчивалось. Большие деньги заработал, очень разбогател.

В 1915 году богач нашего села Сирека Варданов заплатил пять тысяч рублей эчмиадзинцу Меркушу, с тем чтобы он нанял кого-нибудь прирезать меня. Про этого Меркуша говорили, что он был очень храбрым и отчаянным бандитом и организатором многих убийств. Даже уездный начальник со своими людьми боялся Меркуша. Рассказывали, что никому не удавалось даже узнать его местонахождение. Несколько раз подосланные им люди приходили ко мне, но я был очень осторожен.

Однажды, я и мой брат Сепан были в гостях в Эчмиадзине у мужа дочери брата моего отца, которого звали Хосроб. У Хосроба был зять Оганес. Он сказал мне: «Дядя, дайте мне 100 рублей, я что-нибудь приготовлю, приглашу Меркуша и познакомлю Вас». Отдал я 100 рублей Оганесу, он приготовил еды и в 11 часов ночью привел Меркуша. Когда я увидел этого Меркуша, услышал его речь, то обомлел. Он был точно как сатана. А лицо имел такое, что страшно было смотреть. Оганес представил меня как своего дядю. Когда Меркуш узнал, что я дядя Оганеса, то воскликнул: «Если Баграт твой дядя, то почему ты раньше не познакомил нас? Сколько людей я отправлял, чтобы убить Баграта, все не получалось…»

В 1915 году на паях с Тиграном Африковым купил пресс для хлопка. Я установил его в нашем дворе, и мы начали производить вату. Скупали хлопок со всего района. Всего мы произвели 60 вагонов ваты, это около 60 тысяч пудов (960 тонн) на сумму 60 тысяч золотых монет (рублей). В 1917 году царь Николай пал и в России началась гражданская война. Мы не успели отправить вату в Москву на продажу, и она оставалась лежать на нашем дворе.

В 1918 году турецкие войска вошли в Армению. Мы с семьей убежали в Эривань. 10 тысяч пудов хлопка я успел забрать с собой, но некоторые наши вещи еще оставались в Шагриаре. Я решил вернуться и забрать их, пока турки еще не дошли до нашего села. Я доехал на поезде до Эчмиадзина, в два часа ночи пошел к Ваану Дабояну и попросил дать мне повозку с быками. Я попросил его поехать со мной, но он отказался. На обратной дороге два грабителя остановили меня. Один приложил ружье к моей груди, другой прижал саблю к моей шее и забрал у меня мой маузер. Я воскликнул: «Я сбежал от турок, остался живой, сейчас от рук армян погибать буду?» Тот с саблей сказал другому бандиту: «Стреляй!» Но ружье дало осечку. Я резко выхватил свой маузер, выстрелил, и бандиты убежали. Так я спасся от смерти. Слава богу! Бог меня спасал много раз. Тремя месяцами позже, когда я сидел на бульваре в Ереване, я увидел приближающуюся ко мне группу из пяти людей. Среди них был односельчанин Мушег, который давно грозился убить меня. Я убежал и скрылся в магазине Гегама Эриванци. Через три дня я купил турецкую визу и на турецком поезде уехал в Тифлис (Тбилиси). И на этот раз моя жизнь была спасена.

В это время американские и английские войска вели победные войны на Кавказе и заставили 30 тысяч немецких и турецких солдат капитулировать. После того Германии и Турции было предложено в трехдневный срок вывести свои войска. Таким образом, Тифлис остался в руках англичан и американцев. Я приехал в Тифлис и привез с собой 40 тысяч николаевских рублей. Вместе с моим тестем Акопджаном Секояном мы заключили договор с американцами, что достанем для них 100 вагонов дров. Мы поехали в Кахетию и закупили там 50 вагонов дров. В то время начались стычки между грузинами и армянами; Акопджана отвезли в Сигнах и посадили в тюрьму. А меня три раза задерживали, но каждый раз мне удавалось сбежать. Все мои дрова грузины отобрали. Эти стычки между армянами и грузинами продолжались около месяца, после чего союзники помирили их. Только тогда мы стали свободными. Правда, мои 40 тысяч пропали, я остался без денег и не знал, что делать. Я уже восемь месяцев торчал в Грузии, а моя жена Гаяне и дети оставались в Эривани без денег и в трудном положении. Когда я был в Тифлисе, дашнакское правительство реквизировало все 10 тысяч пудов моей ваты, не заплатив ни копейки. Тогда я занял у Тиграна Африкова 50 тысяч рублей, купил вагон орехов и полвагона антоновских яблок, привез все это в Эривань, продал, большие деньги заработал. Покой душе Тиграна Африкова. Он спас меня и моих детей.

В 1919 году я перевез свою семью обратно в наше село Шагриар. В том же году дашнакское правительство отправило войска в наш район, чтобы уничтожить все местное турецкое население. В нашем селе всех турок отдавали в руки милиционеров, те отводили их на берег Араза (Аракса) и расстреливали. Некоторых убивали даже в селе. Мое сердце этого не выдержало, и мы переехали в Александрополь (Ленинакан, ныне Гюмри). В этом городе вся власть принадлежала губернатору Минасу, которому подчинялся весь Александропольский район, а также районы Карса и Сарикамыша. Я познакомился с этим человеком, и мы подружились. Для него я привозил товары вагонами из Тифлиса. Я разбогател и жил очень хорошо в Александрополе до ноября 1920 года, когда турки снова вторглись в Армению и взяли города Карс, Сарикамыш и Александрополь. 20 ноября 1920 года, ночью, оставив все свое имущество, я бежал с семьей из окруженного Александрополя и с трудом добрался до Эривани. Если бы я остался в Александрополе, то попал бы в плен и турки зарезали бы всех нас и мы перестали бы существовать. Тысяча раз слава богу! Он все время охранял меня.

Тысячи и тысячи раз слава богу!

Один год я оставался в Эривани, потом в 1921 году вернулся в село и прожил там до 1929 года. В селе меня обложили большими налогами. Наша страна (Армения) была уже в руках у Советской власти и меня, как бывшего богача, очень преследовали. Так как мне не разрешили нанимать батраков и у меня не было другого выхода, то за скотом пришлось смотреть моему семилетнему сыну Коле.

Так продолжалось до 1929 года, когда началось раскулачивание по всей Армении и нас выслали из села. Все, что мы имели, у нас отобрали, даже таз для стирки белья. Нас всех (кулаков) собрали и вывезли в Ереван. Мы думали, нас отправят в Россию, но нам повезло, нас отправили в другие районы Армении. Я с семьей был сослан в Амамлу (Спитак).

1930 год. Насрала бы собака на голову Сталина. Все ссыльные писали письма в Москву с просьбой вернуть их обратно в села. Сталин приказал отправлять их в Ереван и другие города. Я приехал в Ереван. Я не имел в то время никаких денег, все мое богатство я потерял. Я написал письмо Касьяну (в то время Касьян был самым главным в Армении) с просьбой разрешить мне вернуться в село, хотя бы на короткое время. Я отдавал свое зерно для посева другим односельчанам и мне необходимо было собрать зерно и привезти муку в Ереван. Мне нужно было кормить свою семью. Но разрешения от Касьяна я не дождался.

Однажды сидел я на бульваре с Сукиасом Молабазци и смотрю, идет председатель совета по водным ресурсам и орошению Сардарабада Геворг. Я подошел к нему и попросил: «Геворг-джан, сделай что-нибудь, чтобы мне разрешили поехать за зерном в село. Соберу урожай, привезу в Ереван и покончу с этим делом». Он мне сказал: «Успокойся, все сделаю».

Я очень благодарен Геворгу. Ни один кулак из нашего села или из окрестных сел в нашем районе не получил разрешения вернуться домой. Только я получил все необходимые документы. Поехал в село, собрал зерно. Дом свой отдал в аренду на год. 60 пудов муки привез в Ереван. На двухлетний срок взял в аренду бахчу в Ереване и снова зажил хорошо.

В это время в финансовом отделе Ереванского горсовета работал Гагик Харатян, который раньше был директором финансового отдела в Эчмиадзине и знал меня. Когда он узнал, что я опять в аренду землю беру и снова живу хорошо, то большие налоги на меня наложил и запретил брать землю в аренду. Эта собака Гагик сказал мне, что пока я не начну черную работу делать, мне от него не избавиться.

Снова обыск устроил в нашем доме, много чего забрал. Пришлось мне идти на черную работу. Три года я испытывал большие трудности. Только в 1936 году я научился штукатурить и белить стены и потолки. Хорошо научился. Хорошие деньги заработал и начал снова хорошо жить, получал от 300 до 500 рублей в месяц. Доволен я милостью моего бога, кто вредил мне, того он наказал. Он наказал эту собаку Гагика, вначале умер его 15-летний сын, а потом и он сам. Моя душа освободилась от него.

У меня было 6 детей: 3 мальчика и 3 девочки. Средним из мальчиков был Коля, средней из девочек была Егуш. Им обоим очень тяжело пришлось, особенно Коле. В детском возрасте он много работал в поле, пас коров, помогал мне. Это было очень трудное для меня время, я был разорен. Но бог помог моему мальчику. Через 3 года после окончания школы он уехал учиться в Ленинград, после войны поселился в Москве. Дай бог Коле долгих лет здоровья и спокойной жизни. Для всех нас Коля — это слава нашего дома. Он всем помогает. Пусть бог даст ему все, что он пожелает и освободит его от забот.

P.S. Несколько слов о дальнейшей судьбе моего деда Баграта Никогосяна. Он жил в Ереване и работал строителем до середины пятидесятых годов. Я его хорошо помню, это был очень здоровый мужчина почти двухметрового роста. Он не соблюдал никаких диет, спал и ел, когда хотел. Если ему хотелось есть ночью, то он просыпался, готовил себе еду, ел и засыпал снова. Каждое утро, позавтракав, он бежал к газетному киоску, покупал свежую газету, возвращался домой, внимательно проглядывал ее и в конце каждый раз отшвыривал ее от себя со словами «Сах сутэ!» («Все вранье!») После чего он надевал свой белый парусиновый пиджак и шел на бульвар вблизи Ереванского оперного театра, где находился в то время своеобразный клуб пенсионеров (пожилые люди сидели на лавочках и играли в нарды или карты (гуппа). Деда там очень уважали. Его называли «Баграт бидза» («дед Баграт»). В 1961 году у него открылся рак горла (он начал курить очень поздно, в возрасте пятидесяти лет, причем он курил самые дешевые сигареты, типа «Памир» или «Прима»). Его привезли в Москву, положили в больницу, облучили и отпустили обратно домой, сказав, что он проживет еще два года. Он прожил еще семь лет, и, когда его страдания стали совершенно невыносимыми, он ушел из жизни, бросившись под поезд окружной ереванской железной дороги. Перед этим он побрился и надел новое белье. Это случилось в августе 1968 года. Ему было тогда 87 лет. Его похоронили в его родном селе Шагриар, что лежит в Араратской долине Армении.


Перевод с армянского Андраника Казаряна.
Литературная обработка Давида Никогосяна.
Корк, Ирландия, октябрь 2004.

Послесловие от Марии О.

Николай Багратович Никогосян («средний сын Коля» в мемуарах), скульптор, народный художник СССР, действительный член Российской Академии художеств, лауреат Государственной премии СССР, автор скульптурных портретов многих выдающихся деятелей науки и культуры: французского писателя Луи Арагона (1953), композитора Арама Хачатуряна (1954), балерины Майи Плисецкой (1956), режиссера Евгения Симонова (1967), английского ученого сэра Джона Кокрофта (1970), композитора Дмитрия Шостаковича (1984), и др.

Миниатюра в тексте справа «с секретом». Это ссылка на фото Николая Багратовича, сделанное накануне его 85-летия. А 2 декабря 2008 года Николай Никогосян будет отмечать свое 90-летие. Его работы находятся в Государственной Третьяковской галерее, Государственном Русском музее, многих музеях и картинных галереях мира. Сейчас село Большой Шагриар, в котором он родился, называется Налбандян — в честь армянского писателя, публициста и революционного деятеля Микаэла Налбандяна (1829-1866). А памятник Налбандяну работы Николая Никогосяна, открытый в Ереване в 1965 году, по мнению ереванцев, лучший в городе.

Давид Никогосян считает, что одна из лучших публикаций о его отце — это статья «Вечер с Николаем Никогосяном» Ольги Слободкиной, опубликованная в «Московских Новостях» №15, 14-21 апреля 1996 года:

Небольшого роста, очень подтянутый (хотела написать «старик», но нет — старик не подходит) элегантный мужчина с бетховенской шевелюрой. Я обратила на него внимание в зале Чайковского, еще не зная, кто это. И рядом — красивая высокая женщина, стройная, замечательные скулы (мастер ваял!), строгий взгляд. «Моя Этэр», как выяснилось позже.
Спустя некоторое время меня пригласили на выставку Николая Никогосяна в Галерею Международного Университета — скульптура, графика, живопись: «Если не хотите брать интервью, приходите просто так. Не пожалеете». Представившись, иду раздеваться в «запасник».
— Вы из дома или с работы?
— С работы.
— Тогда будем пить чай.
Говорит с сильным армянским акцентом, с ошибками. Садимся к столу.
— Нет, садись ближе. Я могу быть ваш друг?
— Конечно, Николай Багратович.
Обмениваемся книгами: я дарю ему энциклопедию по Древнему Египту, переведенную мной с английского, он мне — свой каталог. Вскоре становится ясно — он плохо слышит (приходится кричать), но не может смириться, не хочет в этом признаться. Держится очень артистично, ярко.
На выставке — живопись (масло): портреты, пейзажи. Портреты известных людей и просто людей — ему интересны все. Восточный темперамент. В сарьяновском фарватере и с сарояновской наивностью. Каждый портрет — образ: его жена в ночь перед родами, жена малийского посла, буддийский священник, арлекины, мимы, Пьеро. Пейзажи — Италия, Греция, Крым; состояние: жаркий южный полдень, где время не торопится и бытия можно коснуться рукой. Еще немного акварелей и графика.
Из скульптуры — в бронзе: академик Зелинский, проект памятника Гагарину (взлетающая фигура Гагарина соприкасается с падающим Икаром; эти два подвига у скульптора равновелики), проект памятника Лермонтову для Москвы («Говорят, Лермонтов создал Кавказ, а я говорю, Кавказ создал Лермонтова»), проект памятника Комитасу для Еревана (отчаяние выдающегося армянского композитора после геноцида 1915 года — выхода нет, Комитас поднимает глаза к небу и теряет рассудок. Последние 16 лет он провел сумасшедшим в Париже) и… «Мой кот».
В мраморе — «Исландский пианист Арнасон» и «Лена» — нежный образ молодой девушки («Мне понравился ее нос, большой. В жизни она как будто уродка. Хотела даже делать пластическую операцию, а в скульптуре получилось красиво»).
Интервью прерывается — пришли друзья: художник Павел Шимес, его жена Марина Романовская. Снова садимся за стол. Свободно. Весело. Шимес вспоминает, как в советское время Никогосян выступал на собраниях в МОСХе. Можно себе представить, какое впечатление производила его яркая неправильная речь в эпоху палеолита человеческого сознания.
«Меня спрашивают: «Нико, почему ты всегда хорошо говоришь?» А я как беременная женщина. Мысль у меня рождается в животе и развивается, а потом я прихожу на собрание и рожаю».
Народный художник СССР, лауреат Государственной премии СССР. Работал всегда очень много, очень масштабно, начиная от монументальной скульптуры и кончая мемориальными досками (Мейерхольду на улице Неждановой, надгробием Маршаку на Новодевичьем кладбище).
— Я очень люблю искусство. Наверное, оно находится у меня внутри. Я учился в балетной ереванской школе, танцевал в оперном, но отец был недоволен, и я бросил балетную школу, поехал в Ленинград. В 1937 году с большим трудом поступил на скульптурное отделение Академии художеств. Мне было очень тяжело — без денег, без крыши, без никого, без языка. Начал хорошо учиться, уже стипендия, уже все… Потом меня выгнали. В 1941 году.
— Почему?
— За хулиганство. Ну, это не будешь писать… Я вынужден был уехать в Армению. Объявили войну. И я остался в Армении. Много работал как скульптор. В 1944 году выдвигали на Сталинскую премию (я тогда еще не понимал, что такое Сталинская премия). В 1944-м приехал в Москву. Был ведущим скульптором Дворца Советов. Сделал проект всех силуэтов МГУ. Был главным скульптором высотного дома на площади Восстания — поставил 12 фигур из камня. Дворец науки и культуры в Варшаве — 14 статуй. Памятники армянским поэтам Налбандяну, Исаакяну, Чаренцу, монумент погибшим воинам в селе Налбандян, где я родился... Живопись выставляю с 1950 года. Сейчас пишу рассказы, воспоминания. Об Арагоне, об академике Зелинском, об академике Алиханове, о шахматисте Ботвиннике. Они все мне позировали…
Вечером — концерт пианистки Светланы Навасардян в консерватории, и потом армянская диаспора едет к Никогосяну «на хаш».
Художник перестроил свою мастерскую — получился частный дом в центре Москвы по западным стандартам, причем, на территории посольства Польши… Во дворе — его скульптура. Пока женщины готовят, Никогосян играет в нарды — увлеченно, искренне, так же как и все, что делает — преподает, лепит, пишет, разговаривает, даже заваривает кофе.
Напоследок Никогосян дает мне два журнала «Ной», где опубликованы его рассказы. Придуманного — ничего. И все же это — литература.
А перед глазами его «Чешский мим» («Он так ко мне и пришел в гриме, я его и написал, а потом у меня он умылся, смыл грим»), «Разбитый Пьеро», и я понимаю, что всеми признанный художник и в 78 лет, несмотря на раскованную манеру держаться, все еще не уверен, все еще страдает, все еще в пути…

Николай Никогосян:

«Я работал в скульптуре, живописи, графике, в молодости даже танцевал в балете, к старости начал писать рассказы. Если у тебя есть потребность выразить себя, ты можешь сделать это в любой форме…
После школы я поступил в хореографическое училище, потом танцевал в кордебалете в Ереванском театре. Но отец протестовал. Тогда я уехал в Ленинград, чтобы учиться в художественной школе при Академии художеств, поскольку лепить я начал лет в шесть. В Ленинграде параллельно с академией хотел продолжить занятия в балетной студии — балет я очень любил, но средств на уроки не было. Говорят, деньги не все решают, но в моей судьбе они решили все. Чтобы заработать, я пошел устраиваться в Эрмитаж. Думал, возьмут каким-нибудь дежурным в зале. Однако тогдашний директор Эрмитажа академик Орбели предложил реставрировать знаменитые греческие танагрские статуэтки из красной глины. Тогда-то я понял, чем буду заниматься всю жизнь! Вот где была настоящая школа скульптуры, я до сих пор учусь на этих образцах!»

Лев Ландау (из книги Коры Ландау-Дробанцевой «Академик Ландау. Как мы жили»):

«Коруша, все-таки тебя, наверное, мама в детстве уронила, ушибла голову. Ты не пользуешься своей красотой. Художник, влюбленный в натуру, создает шедевры!.. Дура и есть дура, от Никогосяна тоже отказалась. Никогосян — очень талантливый скульптор, как хотел в мраморе сделать твой скульптурный портрет, не всякой красивой женщине выпадает счастье иметь портреты настоящих, талантливых художников»

«Мужчина с гривой серебряных волос, красивый той завораживающей взгляд красотой, что появляется с годами в лицах сильных, мудрых, мужественных людей» — написала об одном из последних автопортретов Николая Никогосяна журналистка, бравшая у него интервью в связи с 85-летием. То же самое можно сказать и об этой удивительной фотографии.


Давид Николаевич Никогосян, доктор физико-математических наук, профессор, физик, выпускник физического факультета Московского государственного университета им. М.В. Ломоносова (1969 год). Многие годы работал в Институте спектроскопии АН СССР (г. Троицк, Московская обл.). С 1991 года работал во многих европейских научных центрах: в Германии, Италии, Франции и в Великобритании. Ныне живет и работает в Ирландии. Почетный член Американского Оптического Общества (2004). Увлекается литературой и публицистикой. В 1999 году опубликовал документальный роман «Электронная Почта», посвященный русской научной эмиграции. Он также занимается искусствоведением, опубликовал ряд работ по идентификации клейм серебряных изделий стиля «модерн» (см. журнал «Антикварное обозрение», №2, 2007).

Баграт Никогосян Николай Никогосян Давид Никогосян

И напоследок армянская народная музыка, дудук Дживана Гаспаряна. В моем переводе с английского название песни звучит философски — «Вам придется ко мне вернуться» (Мария Ольшанская).

В публикации использована работа Николая Никогосяна «Серый день в Париже», 1997. Другие работы можно посмотреть здесь.