Александр Любинский

Путешествие в незнаемое

(Поэзия Италии ХХ века)




В этой подборке представлены стихотворения пяти выдающихся итальянских поэтов прошлого века. Двое из них – Эудженио Монтале и Сальваторе Квасимодо – лауреаты Нобелевской премии по литературе.

Для меня переводы всегда – путешествие в незнаемое: новые миры, новые образы, светотени, запахи… И, конечно же, сами люди, неизменные в своих страстях, но увиденные, подчас, с новой, неожиданной точки зрения. Я отбирал стихи, особенно понравившиеся мне. А потом обнаружил, что почти все так или иначе связаны с морем. Они солоновато-терпки, словно пронизаны морским ветром, и светлая дымка Средиземноморья окутывает их.


БАРТОЛО КАТТАФИ
1922–1979

Письмо

Прибывшее с утренней почтой,
полное ужаса и любви,
почти невесомое.
И всё это скрывает белизна,
бесконечный прямоугольник мира
с зеленой маркой,
зелёной почкой будущих вёсен,
тёмным
зрачком хаоса,
непостижимым и тихим
глазом циклопа.

Архипелаги

Май, ранним утром
разум обращается на себя
как чистая призма,
слегка ошеломлённая светом.
С потолка 
спускается гирлянда мух,
переливчато-чёрных,
игривых,
улетает прочь,
садится на большую голубую карту,
и снова улетает, жужжа,
покидает маленькие острова,
пожалуй, архипелаги Африки или Азии.
А между тем по небу
разматывается всё больше
печальный флаг света.
Ближе к вечеру
ноготь соскабливает острова,
лишние образы,
и карта снова
пуста.

Ангел-хранитель

В борделе в Тунисе
едва я вошёл,
они спросили,
не матрос ли я.
Я сказал «нет»,
но я уже был рядом.
А тот, кто приходит сюда,
берет с собой всё,
включая жар.
Зашептались трое:
француженка-северянка из Лилля,
итальянка и третья, смугленькая из Орана,
лучше всех.
Ты болен, у тебя жар,
сказала мне итальянка.
Я спросил, какого чёрта
она предположила такое.
Она сказала, что это видно
по моей коже, красным глазам,
всему моему виду.
Я ответил ей, откуда ты знаешь,
что у меня внутри,
оставь меня.
Она коснулась своей ладонью
моей щеки.
Как вспышка
жар подскочил на десять десятых.
Беги отсюда, сказала, я думаю о твоём здоровье.
Я твой ангел-хранитель.
Спасибо, сказал я, но
никто не просил тебя
заботиться о моём здоровье.
Только не делай хуже.
И я ушел с Хедиджьей,
девушкой из Орана.
Из белой, какой она была,
она стала красной и снова спрятала
тяжёлые груди
под платье.
Сказала мне вслед:
ты роешь себе могилу
собственными руками.

Острова

Возникают твои острова,
восстают
один за другим
или
озаряются мгновенно. 
Остро очерченный абрис, архипелаг.
Твоя земля
открыта туманам и солнцу,
стоит ни на чём,
боится дышать,
ведь сколько жизни прошло,
сколько минуло моря.

История

Где Древняя Греция
с драхмами, звучными
словно море Гомера?
Я ничего не знаю об этом,
я кручу телефонный диск,
я иду, когда мне велит
сигнал светофора,
я сражаюсь с голодом,
цветы замечательны,
трупы и женщины любят их,
но с мокрой от пота ладони
что-то безжалостно срезано.
Пожалуй, у меня есть душа,
она может взлетать даже выше
телеграфных столбов
как серый воробышек,
обычная птичка.

ДЖУЗЕППЕ УНГАРЕТТИ
1888–1970

* * *

Когда ночь на исходе,
совсем чуть-чуть до весны
и редки прохожие,
над Парижем густеет
едва угадываемая
тень плача.
У моста
я различаю
бесконечную тишину
худенькой девушки.
Наша слабость
пульсирует в нас,
и мы остаёмся
унесёнными прочь.

САЛЬВАТОРЕ КВАЗИМОДО
1901–1968

* * *

Хочу твоих чистых рук
в полумраке свечи.
Они пахнут дубовой рощей и розами,
пахнут смертью.
Древняя зима.
Птицы искали свой корм
и вдруг
погребены под снегом.
Такие слова:
немного солнца, ангельское блаженство,
а позже – дымка.
И деревья,
и мы, сотканные из воздуха
в это утро.

ДИНО КАМПАНА
1885–1932

Генуэзка

Ты принесла мне
немного водорослей в волосах,
и дыханье солёного ветра, налетевшего издалёка,
осталось в твоём бронзовом теле.
О, божественная простота твоих чистых объятий:
не любовь, не внезапное беспокойство.
Скорее, тень судьбы, путешествующей по душе,
в радость – растопившей её.
Ты тиха в своём чуде, и тёплый ветер
может нести тебя сквозь бесконечность.
Сколь мал и лёгок мир
в твоих ладонях!

ЭУДЖЕНИО МОНТАЛЕ
1896–1981

* * *

Лентяйничать в полдень
блеклый абстрактный
возле тёплой нагретой стены
под перекличку дроздов,
шебуршание змей
средь листвы и колючек,
разглядывать
красных муравьёв в земных расщелинах –
строящихся в колонны,
распадающихся,
снова ползущих вверх
к своим миниатюрным скирдам,
прислушиваться сквозь листву
к далёкой пульсации моря,
пока стрекотанье цикад
накатывает
из пустоты.
И когда возвращаешься
под ослепительным солнцем,
почувствовать вдруг с изумлением и печалью,
как вся эта жизнь и вся её боль –
за высокой
непроходимой
стеной
с осколками стекла,
разбросанными по вершине.

Средиземное море

Ты, древнее, я пьян от твоих голосов,
восходящих из глубины,
чистых как колокола,
опадающих, разбивающихся.
Пристанище
моих далёких лет,
там, где солнце раскалено
и тучи москитов
выпивают воздух.
Как и тогда,
я смиряюсь рядом с тобой,
но уже недостоин
грозного твоего дыханья. Ты первым
поведал мне,
что именно ты дал импульс
крошечному бурлению
моего сердца;
и всё же в глубине моего бытия
властвует
твой опасный закон:
быть многоликим, обширным,
но остаться в границах.
И так же
освободиться от всей своей мерзости
как делаешь ты,
когда накатываешь на берег
среди остатков гнили, тины, морских звёзд –
бесполезного хлама
твоей пустоты.



В оформлении публикации использована фотография «Венеция – Сан-Джорджио на рассвете (по мотивам Моне)».


Книги Александра Любинского изданы в России и в Израиле. На персональной странице автора — ссылки на опубликованное у нас в журнале.

Мария Ольшанская