Хижина литераторов
Михаил Ковсан: «Соседка» (новелла) «… Она столько раз умирала, что на этот раз без труда получилось. Стукнуло, грюкнуло, грохнуло, заскрежетало, лязгнуло, взвизгнуло, зашипело, зашелестело, вдруг стихло, будто не начиналось…» Михаил Ковсан: «Репетиция» (рассказ-impression) «… От печальных наблюдений укрывшись собственной тенью, тягостно размышляю: мерзостью болотной старость затягивает? Скоро буду меньше себя самого, ещё растущего, вес, рост и слова набирающего. Это, к сожалению, не болезнь – неизлечимо…» Михаил Ковсан: «Господин Ч.» (новелла) «…Все годы беззащитности, мучительной обнажённости мечтал об одном: вырастет панцирь, и никто не посмеет исподлобья, искоса взглянуть на величественного, изысканно вежливого, знаменитого господина…» Александр Любинский: «Двенадцать нот»
(цикл стихотворений)
«… В маленькой церкви, под небом ли бездонным
я всегда твой со страстью твоей,
с прекрасной твоей мелодией,
ниточкой соединяющей века…»
Владимир Захаров: «О бесспорных истинах» (цикл стихотворений) «… Поэтому, сегодня дни мои
Насыщены, спрессованы до боли,
О как я вас ценю, драгие дни,
Останьтеся со мной как можно доле.»
Михаил Ковсан: «Венеция» (новелла) «… Идя вдоль Большого канала к площади святого Марка, ощущал себя голым. Маски, перья, блёстки всех цветов радуги. Шляпы, шляпки, нашлёпки. Носы и уши, и главное – груди и бёдра, мясные, огромные…» Александр Любинский: «Тени» (цикл стихотворений) «…Ты останешься во всех антологиях
рядом с Гёте и Шиллером,
несчастная старуха,
чья беспокойная тень мелькает и сейчас
в окне кафе»
Александр Любинский: «Ницше и другие…» (эссе) «… На самом деле по природе своей он – музыкант, а не философ, и его рассуждения о музыке, в том числе и о музыке языка, невозможно читать без восторга…» Михаил Ковсан: «Никол и Коляночка» (повесть о былом) «…Отцовский архив разбирая, наткнулся на множество любопытного. Думаю, не только мне будет оно интересно…» Михаил Ковсан: «Что в имени тебе…» (воспоминания) «…Остается один путь познания истины – в прошлое заглянуть: кафедра, чай с печеньем, дым из трубок, одним словом, античность, обнаженная, краснофигурная…» Александр Любинский: «Переход» (эссе) «… В ограду ветра замкнул я свой дом, а ключ уронил в песок. «Собери немного песка, писал рав Иври, и ты поймешь тщету слова». Так говорил рав Жабе – печальный ангел Азраил с лицом старика-еврея…» Михаил Рабинович: «Растворял себя в театре этом…»
(Цикл стихотворений)
«Никого не прошу,
Просто мечтаю.
Судьбы читаю
И время крошу…»
Лев Островский: «В солярии, под ярким солнцем» (рассказ) «…Голая компания слушателей одобрительно хмыкала, весело и матерно поощряя рассказчика. А я, слушая, не заметил, как солнце напекло голову и, взглянув на рассказчика, увидел лишь красное пятно с неровными краями, будто щупальцами, которые, расширяясь, заволакивали все вокруг…» Александр Любинский: «На перекрестье истории и драмы» (эссе) «… А потом приходит Шекспир, превращая это древнее сказание в трагедию главного героя – описанную стремительно и страстно. И вот я уже погружаюсь в темноту времён, словно в колодец, из которого доносятся еле слышные голоса…» Александр Любинский: «Харьковский мотив»
(Цикл стихотворений)
«… Я хочу вернуться
в этот плеск,
уносимый теченьем,
в эту блеклую голубизну,
раствориться
в этом вечном движенье…»
Михаил Ковсан: «По телефону молчать бесполезно»
(из цикла «Киевские рассказы»)
«… Ведь этот кусок памяти всегда старался отделить от остального. Это сейчас осмелел пробраться внутрь, возвратиться в ту новогоднюю ночь…»
Лев Островский: «Моё поколение» (два рассказа о былом) «В 50-е годы прошлого века (опягь прошлый век!) я учился в Горьковском университете. Поскольку моя мама с отчимом жили неподалеку в «городе химии» Дзержинске, я нередко ездил к ним по выходным на электричке…» Александр Любинский: «Шиллинг в копилку Шекспира» (эссе) «… Сжимая потный шиллинг в кармане, я уж начинаю, было, думать, что зря потратился на билет, но… тут происходит знаменитая битва при Акциуме, в которой чаша весов истории склоняется на сторону Октавия: это один из центральных моментов Римской истории…» Михаил Ковсан: «Какой Шекспир такого гонорара достоин?!» (из цикла «Киевские рассказы») «А важно то, что свое ещё молодое вечное время приходилось постоянно с собою носить, чтоб о всеобщее чуждое не замараться, проникшие капли из себя нещадно выдавливая…» Лев Островский: «Что наша жизнь?» (цикл стихотворений) «Где наша жизнь? – Была?
Она была – и нет.
Ах, почему так мало остается?
И отчего так редко удается
Хоть на один вопрос найти ответ?»
Михаил Ковсан: «Сучий потрох» (из цикла «Киевские рассказы») «В отличие от моего земляка Михаила Афанасьевича Булгакова, в детстве каждое лето проводившего на даче в рыжеватой Буче, поскрипывающей под ногами (воздух, сосны, цветы), я провел там одну летнюю смену в пионерском лагере им. Олега Кошевого…» Александр Любинский: «Из английской поэзии» (переводы) «…собранные вместе, они – пунктирно – представляют развитие английской поэзии за последние пять столетий: от чудесного стихотворения елизаветинца Томаса Уайета до современного классика Томаса Харди…» Михаил Ковсан: «Еврейское кладбище в русском городе Т.», «Пропущенная глава» (два рассказа) «…Как этих мертвых евреев, когда были живыми, в город Т. угораздило? А как их из Иерусалима на две тысячи лет угораздило? А как угораздило их в Россию?..» Владимир Захаров: «Ясным ли днём» (14 стихотворений из новой книги) «Перед небом, перед небом многоцветным,
Рассылающим полотна грозовые,
Желтым, розовым, лиловым и бессмертным,
Я стою, ошеломленный, как впервые!»
Александр Любинский: «Путешествие в незнаемое» (Поэзия Италии ХХ века) «Для меня переводы всегда – путешествие в незнаемое: новые миры, новые образы, светотени, запахи… И, конечно же, сами люди, неизменные в своих страстях, но увиденные, подчас, с новой, неожиданной точки зрения…» Михаил Ковсан: «Пушкину: Венок сонетов» «Умрет надежда и иссякнет вера,
Но в клюве голубя дрожит благая весть,
Лучины тонкий луч – и тает сумрак серый,
Нет, весь он не умрет, нет, не умрет он весь…»
Александр Любинский: «На перекрестье времён» (эссе) «… Казалось бы, что может быть ближе к каждому из нас, чем мы сами? Но всю жизнь мы бьёмся над тайной нашей души, – и не можем ее разгадать…» Очерк Владимира Шлаина «Благословенный Роберт Ли» «…Роберт Ли, главнокомандующий армией Конфедерации Южных штатов во времена Гражданской войны в США, стал для американцев символом человеческой порядочности и безупречной честности…» Рассказ Михаила Ковсана «Бирюзовые близнецы» «…Но светлая бирюзовость широких одежд, прячущих их тела, бледная матовость лиц, чернота блестящих волос покоя мне не давали. От них, как ни глупо звучит, пахло тайной…» Александр Винокур: «О поэтах, пиитах и прочих творцах»
(из книги «На Кайзервальде листья жгут»)
«Не рифма и не слово (всё сотрётся),
Не книга, не старинный палимпсест.
Поэзия – вот то, что остаётся,
Когда забыт и выветрился текст»
Владимир Захаров: «Мир иной» (стихи разных лет) «…Но в той рощице тенистой,
За рекою той огнистой,
В том великом «может быть»
Не сумею я забыть
Бренный, тленный мир иной,
Не небесный, а земной…»
Александр Любинский: «Живая вода» (эссе) «… Это точно, что почти всегда общее мнение предпочитает определенные произведения. Произведения, которыми все восхищаются, никто не читает. Их получают в наследство как некий драгоценный дар, который передают другим, не заглядывая в него» (Анатоль Франс) Рассказ Михаила Ковсана «Горбачева vs Евтушенко» «… «Над Бабьим яром памятника нет» – Евтушенко на Украине выступать запретили. А это там и тогда был его главный доход: на базар для ребенка…» Александр Любинский: «Пряный дух Средиземноморья» (эссе) «…Пряный терпкий дух Средиземноморья кружит голову, великолепие Египта и Греции, Финикии, Ливии восстаёт со страниц. А эти бесчисленные, перетекающие друг в друга истории похищений, убийств, заговоров, ненависти, любви… Человеческая судьба, повторяющаяся из века в век под этим прозрачным сияющим небом…» Александр Любинский: «Осень. Перекресток» (цикл стихотворений) «…здесь
я сижу с умными книгами
на скамейке
посередине
между лагерем
филистимлян
и градом Давида…»
Михаил Рабинович: «Грусть мыслей, памяти и чувств» (недавние стихи) Маршрутом хаотических блужданий
Ползком, как раненый олень,
Мешая череду воспоминаний,
Ночь движется неспешно в день…
Александр Любинский: «Бунин и Набоков» (эссе) «…Проза Бунина воспринимается всеми пятью чувствами – она живая, дышащая, тогда как Набоков рисует красивые узоры на ледяном стекле. Можно восхищаться его стилем, но его герои кровно не задевают, словно отгороженные от читателя тем же морозным стеклом…» Александр Любинский: «Сквозь волны Леты» (эссе) «…А я читаю, усевшись поглубже в кресло, чтобы было теплей. Я нашёл ее вчера на развале – тоненькую книжку с разлетающимися пожелтевшими страницами. Выдающийся историк Арнольд Тойнби составил эту хрестоматию античной исторической мысли… За окном – прохладный ветреный осенний день…» Мария Ольшанская: «Памяти Кирилла Ковальджи»
(из переписки)
Однажды Кирилл Владимирович написал: «Пора подводить итоги…» Как жаль, что я слишком буквально восприняла эти слова и перестала писать пространные письма. Ведь ему, как и прежде, был интересен читательский взгляд со стороны… Ведь он продолжал писать хорошие стихи до самого последнего дня. Но ничего уже не поправишь. Мы есть, а его больше нет…
Владимир Захаров: «Горящие самолеты»
(из книги «Сто верлибров»)
«Страна моя, поговори со мной!
Ты помнишь — ты мирволила, журила,
потом прочла, теперь уж не забудешь,
поставить памятник — не соберешься…»
Михаил Ковсан: «Сигарета» (из цикла «Киевские рассказы») «… Пришлый, чужой, не знал я, не ведал, какой интенсивной жизнью жил коллектив, от которого, как декабрист от народа, был я страшно далёк…» Александр Любинский: «При свете ночника» (эссе) «Вчера на нашем книжном развале, куда приносят ненужные хозяевам книги, обнаружил «Историю западной философии» Рассела в потёртом бумажном переплете, но вполне годную к употреблению. Она на языке оригинала, так что будет отлично смотреться рядом с русским переводом…» Владимир Захаров: «Баллада о блаженном цветении»
(о стихотворении Фазиля Искандера»)
«Об Искандере как о прозаике написано много и будет еще написано много. В этом эссе я буду говорить об Искандере как о поэте и проведу разбор одного его стихотворения — «Баллады о блаженном цветении»…»
Михаил Рабинович: «Лунная река поэта»
(10 стихотворений из разных книг)
… Как сшить незримыми лучами
Дым снов и формул божество,
Купанья лунными ночами
И пробужденья торжество.
Александр Любинский: «Силуэт за окном» (эссе) «Двуединый хрупкий образ окна: взгляд в мир — защита от мира. Осторожное выглядывание, прозрачная стена. Человек живет в присутствии — окна. И сквозь прозрачную стену его входят тьма и свет, и круговорот времен года. Горит очаг, горят в окне далекие звезды, и как бы ты ни занавешивал окно, огромный мир вторгается в него неизведанностью дали, загадочностью слова, пришедшего — оттуда…» Владимир Захаров: «Мы» (из книги «Сто верлибров») «Всерьез начал работать над стихом с 1961 года, когда переехал в Академгородок, поступив в Новосибирский университет. В те годы там бурлила культурная, в том числе и литературная жизнь, и я принял в ней самое активное участие…» Александр Любинский: «Из записок книжника» (эссе) «Тянется рука к глиняной чаше, медленный древний жест. Кожа выцвела под солнцем, покрылась пятнами, словно старый пергамент. Рука сгибается в локте, глоток, голова склонилась над рукописью. Что еще не сказал? Чернильница — рядом с чашкой, там, где светильник, наполненный маслом, он загорится, когда небо совсем потемнеет, а ведь нужно вчитаться усталыми глазами, подправить… Да, кружит ветер над землей, и на круги свои возвращается ветер, текут реки в моря, но не переполняется море, и возвращаются реки к истокам своим…» Борис Лукьянчук: «Мелькающие в синема (Иосиф Бродский, Осип Мандельштам, Юрий Левитанский и Татьяна Милова)» «Я никогда не мог понять — почему критики мало пишут о Татьяне Миловой. Не хотят хвалить, так сказали бы: «Я с Миловой лично не знаком, но…» Вот Наум Коржавин, смелый человек, заявил когда-то: «К явлению современной культуры, именуемому Бродским, я отношусь безусловно отрицательно» Александр Любинский: «Тени вечерние»
(к изданию книги)
«Случайный поиск в Интернете по контексту «Тени вечерние» подарил мне ещё два удивительных текста — «Записную книжку» и «Романс» Александра Любинского. В этих текстах — своеобразный ключ к пониманию его творчества, введение в тайну слов, рождающих жизнь» (Мария Ольшанская)
Эссе Михаила Ковсана «Ѓ» из цикла «А я далече…» «… А в дни Давида-царя жители Иерусалима-столицы занимались сельским хозяйством. Поля были на юг от города, в месте, поименованном Долиною духов. Память об этой долине сохранилась в названии улицы…» Энди Таккер: «По направлению к добру»
(стихи 2014-2015 г.г.)
Детали прошлого неприукрашенного не забыл.
Я только сам во всех грехах своих виновен —
Седой и близорукий, многословный Овен…
И Бог меня простил бы, если бы Он был…
К 85-летию Кирилла Ковальджи (стихи и проза) «Литературный отбор, перегородки, усекновение жизни. Вот и я — какую я могу сказать правду о себе? И стоит ли доискиваться правды? «Не вникай — с ума сойдешь», — как сказал румынский классик Кошбук, если несколько упростить его поэтическую формулу. Правда или искусство? Как принцип неопределенности Гейзенберга: у электрона несовместимые параметры…» Александр Любинский: «Контрастные звуки»
(переводы зарубежной поэзии)
«Мой выбор прост: иногда при чтении стихотворения мне хочется, чтобы оно зазвучало по-русски. Этого стиля, этого ритма, этой интонации не существует в русской традиции — но тем интересней соединить несоединимое: выразить по-русски совсем иное мироощущение, поэтический мир, отношение к слову…»
Мария Ольшанская: «В жизни всё происходит вдруг…»
(о «заказном письме» Борису Лукьянчуку)
«Уважаемый Борис Семёнович!
Правление Союза российских писателей извещает Вас о том, что 15 октября 2014 г. Вы были приняты в Союз российских писателей. От души поздравляем Вас и желаем дальнейших творческих успехов»
Александр Любинский: «У книжной полки» (этюды) «…Я сидел у окна и читал. Помню, была зима, во внутренний дворик сыпал снег, и темные фигурки, подхваченные ветром, словно — выдувало на Котельническую набережную. А в тихом вечернем зале шуршали страницы, струился мягкий свет, и вдруг — посреди этой благостной тишины величественный грозный мир восставал из первозданного хаоса…» Александр Любинский: «Утро, Брамс, тишина…» (трёхстишия) «Там, в жизни другой —
голос, тонкие руки,
капели дождя…»
Андрей Патаракин (Энди Таккер):
«Не сожжены ещё мосты и корабли…» (стихи 2013 года)
Не сожжены ещё мосты и корабли.
Бывал и я своекорыстен —
Вдали от непреложных истин
И от сомнительных — вдали…
Александр Любинский:
«Луна и крест» (повесть, часть 2, окончание)
«…Раскалённый зрачок солнца закатывался за холмы, высвечивая контуры высотных домов и гостиниц, а ближе, на противоположной стороне оврага, уже простёрлась фиолетовая тьма, и едва различимые сквозь её пелену, зависли над черепичными крышами Мишкенот Шаананим недвижные крылья мельницы… По всем признакам завтра — обещало быть»
Александр Любинский:
«Луна и крест» (повесть, часть 1)
«Володя склонился над страницами — и снова возникло это чувство: безостановочного равномерного движения сквозь время. Начинал говорить один, медленно и веско; в разговор вступал второй, не перебивая — дополняя, играя смыслами, как драгоценными камнями; и вот уже к ним присоединялись другие… Отчётливо и ясно звучали их голоса в гулкой тишине веков… А где его место? Похоже, нигде… Никто и ничей…»
Эссе Михаила Ковсана «Шула шала шаблулим» из цикла «А я далече» «… Паковали, упаковав, распаковывали, голоса в эфирной безбрежности уловляли, фотографировали могилы, семенили, пряжу сучили, тесто месили и — вдруг с места срывались: куски теста на стенки печи, словно душу свою швыряли…» Владимир Захаров: «Гвардейский романс» (эссе) «Поэт не может быть идеологически выдержанным. Его волнуют характеры, особенно характеры идеалистов. А то, что гражданская война была великой битвой идеалистов — это несомненно. Про идеализм красных написано достаточно. Про идеализм белых много меньше — Цветаева, Иван Шмелев, Роман Гуль…» Михаил Ковсан: «Весь»: «всё» и «все» (Ф.М. Достоевский, «Идиот») «Некогда, работая заказную статью о «Преступлении и наказании», я наткнулся на одну стилистическую «аномалию», которой и посвятил статью… В стилистических «аномалиях» Достоевского хотелось копаться и дальше… Спустя четверть века, имея в виду совершенно иное, я раскрыл «Идиота»…» Владимир Захаров: «Зелень» (стихотворение) «Читаю и перечитываю «Зелень» с эпиграфом из Юлиана Тувима. Но это не просто эпиграф: Захаров продолжает тему Тувима и — вступает с ним в спор. Поэтому полностью осознать значимость этой переклички можно лишь сравнивая оба текста…» Александр Любинский:
«М.Ю. Лермонтов: на перекрестье культур» (эссе)
«Чем бы Лермонтов ни занимался, о чем бы ни писал, это ощущение им пограничности бытия — будь то в сфере культурной, языковой, социальной, каждодневно-бытовой — настолько сильно, что придает его образу единство поразительное! Лермонтов все время занят исследованием этого пограничного существования; причем, он ставит эксперименты не только на своих героях, но и на себе самом…»
Кирилл Ковальджи:
«Литература меня выбрала…» (интервью)
«Я — изначально существо литературное. Мне всегда казалось, что происходящее со мной имеет какое-то значение, что на меня кто-то смотрит. Это удерживало от дурных поступков и понуждало отчитываться на листе бумаги…»
Рассказ Михаила Ковсана «Последний поезд» из цикла «Легенды и были» «… Последняя перед выходом на пенсию должность покойного была в областном управлении сельского хозяйства. Пенсионер республиканского значения. А потому хоронили дядю Шуру торжественно и почётно. На похоронах было много народу. На поминках сытно и много водки, а под конец, как водится, шумно. Я стоял у двери, в коридоре. Голова немного кружилась…» Андрей Патаракин (Энди Таккер) «Ещё моя душа — жива»
(цикл стихотворений)
Ещё моя душа — жива,
И мои разум с плотью — живы,
И днём — почти правдивы яви кружева,
И ночью — сновидений кружева почти не лживы.
Александр Любинский: «Двое и город»
(цикл стихотворений)
«Там, на вершине холма —
пинии как менады
распустили по ветру волосы,
качаются, сплетают пушистые космы,
ветер гудит в их кронах…»
Михаил Ковсан (Иерусалим): «Благословит тебя с Сиона Господь» (Псалмы в переводе с иврита) «На одной из средневековых карт Иерушалаим изображен в центре земли, от него лепестками расходятся континенты. В еврейской традиции Иерушалаим — это центр не только земли, но и всего мироздания, подножие Господа на земле. Земной Иерушалаим — отражение Иерушалаима небесного…» Владимир Захаров: «Стихи к божьей коровке» «Стояло чудное, долгое бабье лето, хотя берёзы уже начинали желтеть. На балконах во множестве роились божьи коровки. Там я, припоминая памятный с детства стишок, и написал это стихотворение. К моему великому удивлению, выяснилось, что и в англоязычной культуре есть стихи, аналогичные приведенному в качестве эпиграфа… И во всех обязательно фигурируют, как и в русских стихах, дети божьей коровки…» Иосиф Бродский: «Место не хуже любого» (эссе) «В конечном счете город как таковой имеет ограниченное число вариантов. И как бы полусознавая это, ваша память отбросит гранитную набережную с обширными колоннадами из бывшей российской столицы; парижские жемчужно-серые фасады с черным кружевом балконных решеток; несколько бульваров вашего отрочества, тающих в сиреневом закате…» Кирилл Ковальджи: «Сон и память» (цикл стихотворений) «После прожитой жизни я удивлён:
висит надо мной Вселенной громада,
не чувствую крыш. Круги звездопада —
во весь небосклон…»
Александр Любинский: «Пальмы под ветром» (часть 2) «… Повернулась на бок, обняла подушку рукой, закрыла глаза… И оказалась посреди узкой улочки с брусчатой мостовой, где шпиль костела вознёсся над черепичными крышами. И она пошла по этой улочке, одна… Хотелось лишь дойти до поворота и заглянуть за него — что скрывается там? Вот он, уже совсем близко! И — заскользила в глухую беспамятную яму…» Александр Любинский: «Пальмы под ветром» (часть 1) «…Самым лучшим был столик у окна, потому что вдали, над крышами белых домов и стволами пальм с их вечно растрёпанными ветром причёсками виднелся морской окаем, менявший цвет в зависимости от времени года.
Но не мне одному нравился этот столик… Должен сознаться, что за ним мне почти не пришлось посидеть — его оккупировала дама в соломенной шляпке и платье, напоминавшем платья, в которые были одеты кинодивы со старых афиш…»
Энди Таккер (Андрей Патаракин) «Мне повезло увидеть…»
(цикл стихотворений)
Не драматизирую процесс старения,
Не очень скверно роль свою играю
И от души привычно отдираю
Уже подсохшие стихотворения.
Владимир Захаров: «Хохочущая парка»
(послесловие к книге поэзии Бориса Лукьянчука)
«Борис Лукьянчук писал стихи всю свою жизнь, и ясно, что писал не из желания славы — иначе он опубликовал бы их уже давно. Но первая его книга появляется в печати только сейчас. Прочесть ее внимательно — немалый труд. И не только потому, что в ней собраны стихи очень разных лет …»
Михаил Ковсан (Иерусалим): «Воплощение слова» (Псалмы в переводе с иврита) «… Он писал и говорил по-русски, но — обретя опору в иврите. Чтобы дышать широко, вольно и необузданно — по-русски, не опасаясь заглотнуть больше воздуха, чем смогут выдержать легкие, ему нужен был скрижальный иврит — незыблемый и вечный, скала в пустыне…» Илья Риссенберг: «Мир как метафора духа» «Я рада представить читателям нашего журнала и поздравить с победой замечательного поэта из Харькова Илью Риссенберга, занявшего первое место в номинации «поэзия» Русской премии по итогам 2011 года за книгу «Третий из двух» Александр Любинский: «Из жизни одного стихотворения» «Илья Риссенберг — харьковский поэт в самом точном значении этого слова. Он именно здесь — укоренен. Это — его место. Это та почва, которая питает его, и без нее не было бы поэзии Ильи Риссенберга во всём ее своеобразии…» Борис Лукьянчук: «Об одном стихотворении Владимира Захарова» «… Темой стихотворения «Отранто» является мученическая смерть. Тема эта — конечно библейская. Я прежде писал, что Захаров тяготеет к жанру летописца. Однако даже в позиции рассказчика, летописца или беспристрастного зрителя, поэт находится, как это подметил Бродский, в первом ряду партера…» Владимир Захаров: «Стихи из старых тетрадей» «Наступили хорошие дни, и деревья
По колено в снегу, по колено в воде,
Нужно жить, сохраняя былое терпенье,
Утопая в труде…»
Кирилл Ковальджи: «Литературное досье» (фрагменты) «Наверное, я не только литератор. Подробности у меня на периферии сознания, я постоянно соотношу себя со временем. Я его наследник и его тоже хочу передать потомкам» Владимир Захаров: «Петроглифы» (цикл стихотворений) «О, бог с бараньей головой,
Ваяй мою красу!
Поставлен круг гончарный твой
В тропическом лесу…»
Александр Любинский: «Ты просишь меня, Андроник…» «Однажды, когда я в одиночестве сидел подле него, он открыл глаза и сказал: «Прости меня, Хрисипп…» И, прежде, чем я успел что-либо сказать, добавил: «На пороге — новые времена. Но я в них жить — не хочу…» Александр Любинский: «Левантийская ночь» (новелла) «— Ты появляешься всегда в один и тот же час… Когда уже нечем дышать и пот слепит глаза… Ты любишь эти места — песчаный берег меж Аскалоном и Тиром… В одной из древних книг написано, будто в приморской таверне проводишь ты ночь, а потом… Сказать ли тебе, что происходит — потом?..» Михаил Ковсан (Иерусалим): «Звезда вспыхнула — и погасла»
(отрывок из симфонии «Жрец»)
«… Собственной смерти нет. Страх смерти, предощущение смерти, близость конца? Да, конечно. Но самой смерти? Пока ты живой, ты смерти страшишься. Когда умер — тебя больше нет. Тоннель и в конце его свет? Пустое. Поведал об этом живой…»
Александр Любинский: «Последняя остановка»
(цикл стихотворений)
«Снова
нам собираться в путь
друг мой Петроний
что за колымагу
снарядил нам почтарь…»
Владимир Захаров: «Февраль в Аризоне» (новые стихи)
с послесловием Бориса Лукьянчука
«… Ливень хлещет, молнии в окнах,
Гром, птицы мечутся,
А я говорю всей компании:
Не бойтесь!
Это мой друг выступает,
Сегодня у него — первый сольный концерт…»
Александр Любинский: «Лорелея» (новелла) «… Я говорил с вдохновением и отчаянием страсти. Я говорил о том, что произошло со мной, что я пережил, что передумал… Возможно, я не сказал всей правды; но кто знает, где кончается правда — и начинается вымысел?» Михаил Ковсан (Иерусалим):
повесть «Кровь или Жила-была Ася» (часть четвертая)
«… Жизнь как текст. Текст нельзя сочинить. Его можно лишь записать, когда невозможно уже отвязаться. Нельзя закончить, в любом месте поставив точку. Ее можно поставить, когда текст иссякнет. Так и жизнь… Жизнь нельзя сочинить…»
Михаил Ковсан (Иерусалим):
повесть «Кровь или Жила-была Ася» (часть третья)
«… Взломав шифр и прочитав письмо, она выключила компьютер. Отпрянула — обожглась. Но время шло, ожог затянулся, и ее стало тянуть все сильней, так что не выдержала, стала просматривать архив почты — и пожалела…»
Михаил Ковсан (Иерусалим):
повесть «Кровь или Жила-была Ася» (часть вторая)
«… Однако такого в ее практике не было: вместо того, чтобы светлеть, смешиваясь с водой, кровь — не виновато ли в этом красное бегающее пятно, темнела: светло-красная — вишневая — темно-гранатовая. Надо остановить, но не знала как…»
Михаил Ковсан (Иерусалим):
повесть «Кровь или Жила-была Ася» (часть первая)
«… Завели в халабуду, сказав: опознать. Открыли лицо…
Подумалось: если б снимали кино, то — следующий план: он, ее мальчик, пятилетний, пухлогубый, ест огромный гранат, и тонкая ниточка красного сока — от уголка рта до шеи…»
Михаил Рабинович: «Кладу строфу на музыку души»
(стихи из разных книг)
«… Отделю я истину
От того, в чем кроется.
Изложу все письменно,
Пусть дождем промоется»
Александр Любинский: «Эссе» (из книги «На перекрестье») «Опыты» Монтеня появились тогда, когда один, средневековый порядок уходил в прошлое, а новый только зарождался. Именно здесь, на этом разломе, возникло чувство абсолютной внутренней свободы, каковое и есть истинный нерв того жанра, который с легкой руки Монтеня был назван «эссе» Борис Лукьянчук: «О стихах Кирсанова и маятнике Капицы» «… Фонетика стихотворения играет колоссальную роль в творчестве Кирсанова. Когда о нем говорят, как о «циркаче стиха», то часто имеют в виду его графическое стихотворение «Мой номер». То, что он делает на проволоке строки, имеет глубокую научную аналогию, связанную с эффектом устойчивости…» Александр Любинский: «Холмы Ханаана» (повесть, часть 2) «… Где-то в темноте возник звук. Он рос, расширялся, от него расходились круги как по воде. Да, была вода с бликами звука на черной поверхности. А звуки накатывали один за другим, и вот уже возникла мелодия — такая прекрасная, что слезы текли по его лицу, но он об этом не знал…» Александр Любинский: «Холмы Ханаана» (повесть, часть 1) «В середине июля 1912 года из дверей железнодорожной станции Иерусалима вышел господин средних лет в светлом костюме и соломенной шляпе с широкими полями. Из-под шляпы выглядывало худое бледное лицо, очерченное черной бородкой. Была вторая половина дня, солнце палило нещадно…» Александр Любинский: «Иосиф Бродский и Дерек Уолкотт: единство противоположностей» «… Они были представителями каких-то других, странных миров — русский еврей, прибывший из загадочной заснеженной России, претерпевший гонения лишь за то, что он отстаивал свое право быть поэтом — и мулат с крохотного острова, затерянного в Карибском море. И все же они были свои, потому что разговаривали на том же языке — языке европейской культуры…» Александр Любинский: «Под сенью кафе» (новелла) «О, несказанное, скользящее тенью перистых облаков по страницам книги! Облака печали, серебристые плюмажи… Присев на серый камень парапета, перебирает клапаны трубы — вдогонку барже, времени, мечте… Запинающийся, неуверенный, тоскливо-страстный звук…» Владимир Захаров: «Мир иной» (цикл стихотворений)
с послесловием Бориса Лукьянчука
«Пусть цветут поэтические деревья,
Пусть плодоносят поэтические деревья,
Как хорошо,
Когда вырастает на ветке
Нечто сладкое, удивительное, незнакомое…»
Александр Любинский: «В поисках разбегающихся тропинок» (новелла) «… И сказал Борхеда: «Здесь, вдали от людей, я буду жить. Со звездами беседовать в молчании, слушать тишину. Ибо устал я от собственных речей, и мой язык выдает пустоту мою». Как сказал, так и сделал: построил он с помощью Рафула хижину и поселился в ней, и назвал место сие «Ю-Ань»…» Александр Любинский: «О мир, я ухожу» (новелла) «… Помнишь эту чудесную рапсодию Брамса на слова Гете? Я не знаю другой музыки, столь полно и ясно выражающей чувство, которое я безуспешно пытаюсь передать словами. Этот голос, полный страсти и тоски, как огонь костра, медленно догорающего в ночи…» Энди Таккер (Андрей Патаракин): «Трехстишия» «… Просто печальные, грустные, раздумчивые или рефлексивные стихи мне легче писать. Точнее (и это — куда более правильно), непечальные — ещё труднее делать…» Александр Любинский: «Иосиф Бродский: поэзия и судьба» «… И все же он один из тех немногих, кто, уходя, продолжают жить, ибо с такой страстью и силой выражают время, что становятся частью его — воздухом, которым мы дышим, словами, которые говорим; нашей общей «с гуртом и обозом», судьбой…» Александр Любинский: «Время и речь» (эссе) «… О, возлюбленая моя, нареченная моим речением! Нареченная моя! Ты, всему говорящая «Да», всегда, каждое мгновенье собирающая всё в единое — есть, в — есть все образующая, ты — в-есть. Ты всег-да в-есть. Значит, речь нарекающая — не есть ли весть?…» Эссе Жака Деррида «Что это такое, поэзия?» в переводе и с комментарием Александра Любинского (Израиль) «… Поэма как «память сердца», и шире — поэзия кончается там, где возникает вопрос, превращающий мир в предмет анализа, рассмотрения, «есть». Поэма всегда преодолевает свои пределы, стремится слиться с иным. Она никогда не есть то, что она есть («и одно, и иное; ни одно, ни иное»). Проза здесь — синоним отношения к миру как к вещи, предмету…» Поэтический диалог Кирилла Ковальджи и Андрея Патаракина (Энди Таккера) «Зерна смысла в ритме блюза» «… Есть кое-что, связывающее рыцаря русской поэзии Кирилла Ковальджи, счастливо соединившего в себе три времени (как говорят о нем коллеги по цеху), и бывшего ударника одной из первых советских рок-групп Энди Таккера, Андрея Патаракина, для которого поэзия стала необходимой и неотъемлемой частью его многогранной жизни…» Борис Лукьянчук: «Витражи» (часть1) «… Таганрог, нам по 17 лет. На день рождения Венки девчонки прислали ему телеграмму: «Вместе с именинником скорбим о грядущей старости». Мы так смеялись…» Кирилл Ковальджи: «Юбилейный автопортрет» к 80-летию «… Как ни «прятался» Кирилл Владимирович, но я выудила «признательные показания» из орнаментов его «Мозаики» и составила из них «Юбилейный автопортрет», в котором все тексты — авторские, а я — лишь их интерпретатор…» «Антитеза Чехов–Бунин»
(к 150-летию со дня рождения А.П. Чехова)
«… Другой наш современник, писатель Кирилл Ковальджи, излил свое настроение в дневниковых записях, которые вошли в книгу «Моя мозаика». Запись «Сердился на Бунина, Чехова…» удивительным образом совпадает по некоторым замечаниям с тем, что написал на 15 лет раньше Юрий Нагибин. Так и родилась общая тема публикации…»
Кирилл Ковальджи:
цикл стихотворений «На Близком Востоке» и эссе «Иисус Христос — суперзвезда»
«… Моя жизнь, мое самосознание — несомненный дар, благоволение ко мне. С самого раннего детства я так чувствовал, не изменял этому чувству и оно не изменяло мне. Настойчиво повторяю «чувство», потому что оно не требует доказательств — как боль, как любовь…»
Константин Москалец: «Пять медитаций на «Плач Еремии» «… По моему мнению, Грицько Чубай представляет из себя чрезвычайно древний тип, собственно, архетип поэта, который вдохновляется мистическим даймоном…» Григорій Чубай: «Відшукування причетного» «Поиски причастного» без затруднений попадают в контекст не слишком уж и необозримого ряда произведений, где авторы, такие как Малларме, Рильке или Т.С. Элиот, пытаются осмыслить для себя и для читателя бесконечный прыжок в небытие, которым является каждое пребывание в бесплодной земле, каждое самоубийство и каждый незавершенный способ смерти.…» Украинский поэт Григорий Чубай «… О существовании в украинской литературе Григория Чубая, или как он просил себя называть (и другие его так и называли), Грицькá Чубая, я узнала не так давно — когда искала имя украинского литератора, чтобы восхититься, чтобы склониться перед талантом, чтобы его слово вызывало во мне со-переживание, со-участие, со-чувствование…» Избранные стихи из еще не сделанной книжки «Послевкусие» Андрея Патаракина (Энди Таккера) «… Две подборки краткостиший, которыми Энди Таккер разрешил воспользоваться в интересах нашего журнала, я разбила на три части — так, как мне подсказывала собстенная фантазия, так, как я их увидела, почувствовала настроение…» Борис Лукьянчук: «Весь мир — провинция»
(эпос Владимира Захарова)
«… Я имел возможность наблюдать за научным и литературным творчеством Захарова на протяжении сорока лет. Впервые я встретил Владимира в 1968 году на конференции физиков-теоретиков в г. Затоке Одесской области…»
Кирилл Ковальджи & Андрей Рождественский
«Владимир Маяковский»
«… А поскольку в основание всей этой публикации положено упоминание Андрея Рождественского о переписке Виктора Шкловского и Эльзы Триоле, то я решила «дать слово» в этой теме не только двум «читателям» из других поколений, но и свидетелю многих событий в жизни Владимира Маяковского…»
Кирилл Ковальджи: «А что такое время?»
(из книги «Моя мозаика»)
«… Если ты, скажем, лист на ветке, то для самопознания у тебя три направления: от листа по ветке к стволу, корням, земле (вниз). От листа к почке и — к солнцу (вверх). И от листа, вместе с листвой и деревом — к лесу (вширь). Похоже на три измерения времени на фоне вечности…»
«Театр Марии О. или Третий плач защемленной консоли» «… Я начал задаваться вопросом: способна ли одна форма искусства изобразить другую, может ли визуальное удержать семантическое?..
То, что взирало на меня со страницы, было лицевым эквивалентом рифмованного двустишия, истины, которая лучше познается сердцем» (Иосиф Бродский «Поклониться тени»)
Кирилл Ковальджи: Из третьей части «Моей мозаики» «… Дни текут, ускользают вместе с уловом — тороплюсь раскинуть сети и поймать, удержать хоть что-нибудь стоящее — не бытовые подробности, а воспоминания, случаи из жизни, любопытные встречи, разные мысли по разным поводам…» Борис Лукьянчук: «Каникулы любви» (рассказ) «… Мехер Баба в своих «Беседах» пишет: «Бог либо существует, либо не существует; если он существует, искание его оправдано, но даже если он не существует, ища его, ничего не потеряешь». Это верно. В том-то и есть мудрость — все отдать на свете для кого-то и при этом ничего не потерять…» Борис Лукьянчук: «О город мой, я тайн твоих угадчик» «… Это не простое географическое перечисление мест, где ему удалось побывать, это весь мир переливается разными оттенками, звучит вкраплениями чужой речи и обрывками музыки…» Кирилл Ковальджи: Вера
(фрагмент рассказа «Одиссей и тетя Роза»)
«… Гремели артиллерийские залпы. Вера со страхом ви­дела, что отец старается смотреть на нее, но, кажется, не видит, уходит, уходит, уходит… Поспешно разлила спирт. Не чокнулась — стукнула стаканом по стакану, спирт плеснулся на скатерть.
— За Одессу… Я никогда не видела моря…»
Борис Лукьянчук, «Моби Дик или Охота на мышь»,
25 стихотворений
«… В финале фильма Тенгиза Абуладзе звучали слова: «Кому нужна дорога, которая не ведет к храму?»
А неистовый Ахав, как и прежде, воспламеняет толпу китобоев прибитым к мачте дублоном и возгласом, что дорога к храму — есть погоня за белым китом…»
Борис Лукьянчук, «Линцская симфония», 12 маленьких стихотворений «… То не дунайская волна звенит в славном городе Линце — это на мосту Нибелунгов слышен шепот ангелов. Чертят ангелы фарисейский знак, восьмерку горизонтальную. К чему им «Альмагест», каждая звезда над Альпами и так в лицо знакома…» Борис Лукьянчук, «Книга странствий», часть 2 — 8 маленьких стихотворений и один рассказик (Италия, Турция, Греция, Канада, Япония, Испания) «… На приеме у банкира на десерт давали кактусы. «Карла, — говорю я, — мне кактусов не надо, я знаю, что они мужчин возбуждают. А тут кругом девушки красивые, я выпил, как бы греха не вышло». «Интересно, — говорит Карла, обращаясь к собравшимся. — Где же это Борис такие кактусы ел? Я эти каждый день своему Джованни даю и хоть бы хны!..» Борис Лукьянчук, «Книга странствий», часть 1, 10 маленьких стихотворений (Болгария, Австрия, Франция, Сингапур) «Пусть мы проедем из конца в конец любые земли — нигде в мире мы не найдем чужой нам страны: отовсюду одинаково можно поднять глаза к небу» (Сенека) Борис Лукьянчук, «НЕдетские стихи» (7 стихотворений разных лет и одна «Счастливая история») «…Я эту книгу называю «Стихотворения для детей», хотя часть стихотворений написана для взрослых. Но, как говорил Сент-Экзюпери, все взрослые сначала были детьми, только мало кто из них об этом помнит. У каждого стихотворения есть своя маленькая история, я кое где рассказываю о них в примечаниях…» Борис Лукьянчук, «Стихи к Елене» «…Фонари, убегающие ступени, опустевший город и саксофонист под дождем — цепочка образов для романа без героя. Будто бы и не я писал. Я на этой страничке, как Маугли на развалинах покинутого города, погребенного в джунглях — видны лишь остатки каменной дороги, ведущей к королевскому дворцу и беседке принцессы…» Борис Лукьянчук, «Утраченный сад» (цикл стихотворений)
«… Волосы собраны кверху копной,
Руки парящие чертят глиссаду…
Очень простая история о
Паре, встречавшей цветение сада…»
Евгений Сухарев, «Последний сентименталист» (эссе) «…Сентиментализм Левитанского по-настоящему оказался востребован в конце шестидесятых, когда от оттепельной романтики не осталось и следа, а реалистическая школа стала стремительно мутировать к постмодернистскому андеграунду…» Борис Лукьянчук, «Уроки пения» (рассказ) «… Ежу понятно, что для того, чтобы молодая песня далеко летела, ее, по крайней мере, следует орать во всю глотку. Учительница меня похвалила: «Лукьянчук, да вижу я, вижу, как ты стараешься! Молодец! Я тебя за это раньше с урока отпускаю. И вообще, давай я тебе сразу пятерку за четверть поставлю!»… Кирилл Ковальджи, «Цыганская свадьба»
(рассказ из романа «Свеча на сквозняке»)
«…— Что я могу тебе сказать? Может быть, у каждого возраста своя правда… Молодые могут себе позволить по страсти ошибиться, а победовавшие, много пережившие, они себе этого позволить уже не могут. Совместный танец двух незнакомых лучше сердца говорит, подходят ли они друг другу или нет… По-моему, это и красиво, и мудро…
— И грустно, папа…»
Борис Лукьянчук, «Бурный поток моей жизни в искусстве» (рассказ) «… На репетициях поначалу все шло неплохо. Свой текст я, в отличие от Витьки, запомнил с первого раза, а мизансцена у меня была простая — выйти из-за кулис, подойти к отдыхавшим после тяжелого боя солдатам, сообщить «мерзкая погода», тут же выскакивали сотрудники НКВД, которые меня вязали. На роль сотрудников НКВД вызвались наши классные хулиганы — Шмага и Сика, которые во время захвата норовили каждый раз садануть меня под микитки побольнее, для придания сцене большей естественности…» Борис Лукьянчук, «Сирень» (рассказ) «… Цвет сирени стал вызывать во мне странное чувство, о котором я знаю только одно, — такое чувство уже возникало у меня когда-то, бесконечно давно, в другом, неведомом и невероятном мире, в котором я некогда существовал, быть может, даже задолго до своего рождения, когда дальние предки мои были сиреневыми рыбами…»
CSS
XHTML 1.1