«Я начал задаваться вопросом: способна ли одна форма искусства
изобразить другую, может ли визуальное удержать семантическое?»
«То, что взирало на меня со страницы, было лицевым эквивалентом
рифмованного двустишия, истины, которая лучше познается сердцем».
Иосиф Бродский «Поклониться тени»

Бродский когда-то сказал, что книги, даже худшие из них, переживают своих авторов — главным образом, потому, что они занимают меньшее физическое пространство, чем те, кто их написал. Если этот критерий справедлив, то интернет-издания должны переживать книжные, поскольку они вообще не занимают никакого места за пределами компьютера, влипшего в мировую паутину. Например, библиотека Мошкова содержит более 40 тысяч книг. Попробуйте представить такую библиотеку в форме книг, стоящих на полках в вашей квартире. Глобализация повлекла за собой переход от оседлости, как доминантной формы бытия, к миграционной форме («Нынче здесь, завтра там!»). Кочевнику не с руки таскать за собой большую библиотеку.

Рынок переполнен производителями. Производительность труда растет, товаров производится больше, их нужно стремительно продавать. Реклама делается более изощренной, вкрадчивой, более лицемерной, а, порой, и более агрессивной. Глобализация и стандартизация влекут за собой доминирование массовой поп-культуры и подавление свободного творчества. Защитная реакция человека заставляет его воспринимать обращенную к нему прямую речь с недоверием. Это касается и искусства. Уистан Оден говорил Бродскому: «И.–С. Баху ужасно повезло. Когда он хотел славить Господа, он писал хорал или кантату, обращаясь непосредственно к Всемогущему. Сегодня, если поэт хочет сделать то же самое, он вынужден прибегать к косвенной речи».

Николай Николаевич Евреинов, выдающийся режиссер и драматург, придумал «Театр для себя». Сценка из этого театра изображена в романе Валентина Катаева «Трава забвения»:

«Заявляется как то на дачу в Куоккале к Евреинову молодой и нахальный гений.

— А Маяковский! Рад вас видеть. Гении всегда голодают. Фазанов любите?
— Фазанов? Обожаю!
Евреинов нажимает кнопку электрического звонка. Появляется горничная в кружевной наколке.
— Поля, — говорит Евреинов, запахиваясь в шелковый халат, — молодой гениальный поэт проголодался. Пойдите на кухню, там фазаны остались от обеда. Велите подать молодому человеку.
— Слушаюсь.
— Садитесь, Маяковский. Сейчас вам подадут холодных фазанов. По-моему, это самый изысканный завтрак: холодные фазаны. Бисмарк всегда ел за завтраком холодных фазанов.
И так аппетитно Евреинов про фазанов рассказывает, что у Маяковского слюнки текут.
— Однако я вижу, вы большой гурман, — говорит Евреинов, и в это время входит горничная.
— Николай Николаевич, а фазанов уже другие гости съели.
Маяковский даже заплакал от огорчения. Это у Евреинова называлось «театр для себя».

Н.Н. Евреинов был большой оригинал, он написал книгу «Оригинал о портретистах (к проблеме субъективизма в искусстве)» (М., 1922), где рассмотрел портрет как результат coitus'a отца-оригинала и матери-портретиста. Евреинов считал, что в специальности режиссера самым главным является перевод с одного семиотического языка на другой. Например, он говорил, что лучшим декоратором в мире является «госпожа Темнота», потому что в случае темноты работает фантазия. Николай Николаевич верил в новое искусство, в котором чтение романов покажется скучным рядом с их сценическим воплощением в домашнем театре будущего. Некоторые считают, что он предсказал эстетику телевидения. На самом же деле таким домашним «театром для себя» является любой интернет журнал.

Мария Ольшанская выпускает журнал «Черепаха на острове». Она то ли читала Н.Н. Евреинова, то ли дошла до этих идей своим умом. Ей близка идея интернет-публикации, подобной театральному действу, оставляющему максимум свободы восприятия для зрителя (читателя). В кино, в телевидении, в театре эта свобода отчасти подавлена актерским исполнением и режиссурой, которые «навязывают» определенную интерпретацию. Книга же, сама по себе, предоставляет читателю свободу и восприятия, и истолкования — достаточно вспомнить слова Л.Н. Толстого о том, что всякий рассказ производит впечатление лишь тогда, когда нельзя разобрать, кому сочувствует автор¹. Но в книге нет «театральности». В интернет-публикации оказалось возможным использовать одновременно семиотику нескольких видов искусств — от книги до театра, как такового. Здесь есть все: «живой текст» автора, оформительское искусство (декорации) всех видов, включая «госпожу Темноту», музыка, динамические сцены, помощь критика (за кадром), плюс комментарии специалиста по различным эпизодам текста.

Чтобы понять, в чем отличие книги в бумажном исполнении от ее интернет-издания, лучше обратиться к конкретным примерам. В 1914 году Мария Моравская, детская писательница, выпустила книгу «Апельсинные корки». Книга замечательно оформлена художником Сергеем Чехониным. Эту книгу в первозданном виде можно посмотреть по этой ссылке. Как мы читаем обычную бумажную книгу? — правильно, смотрим текст, перелистываем страницы, рассматриваем иллюстрации. В принципе то же самое можно делать и с интернет-книгой. Различия же проявляются именно в театральном аспекте. Посмотрите, как оформлена эта книга, точнее, выдержки из нее на странице журнала Марии Ольшанской. Интернет издание вовлекает читателя в игру, где нужно щелкать мышкой по апельсинам, где меняются декорации представления, где на дополнительной странице можно найти развернутую публикацию о поэтессе «серебряного века русской поэзии» и литературе для детей. В этой интернет-матрешке раскрываются дальнейшие ссылки, кликнув мышкой по которым, можно попасть и на «Маленького принца» Сент-Экзюпери, и на статью С.Я. Маршака «О большой литературе для маленьких», и на интересный рассказ о самой Марии Моравской, жене бразильского почтальона; и все это подано нескучно, с расходящейся широким веером системой ссылок и замечательными иллюстрациями. Сильная сторона интернет-издания состоит в практически неограниченной информационной емкости и дружелюбной системе ссылок (достаточно кликнуть выделенное слово).

Эффект театральности зависит от фантазии режиссера. Сама Мария как-то сказала, что когда она готовит страничку поэзии, то ей интересно сталкивать тексты различных авторов, эмоционально усиливать все это музыкой, и, конечно, подбирать декорации, выразительный образный визуальный ряд — цветовую гамму страницы, фон, фото, тот или иной рисунок — и меняя декорации и музыкальное сопровождение, она все больше увлекается работой редактора, ощущая себя своеобразным дирижером оркестра или режиссером спектакля. Она увлекает своим настроением, заманивает, как Лорелея пением… Пример такой «театральной» работы Марии Ольшанской можно посмотреть в ее публикации «Как сорок лет тому назад…» (И.–С. Бах. Синфония из партиты для клавира до-минор). Все смешалось в этой публикации — и стихи двух поэтов, и музыка, и рассказ о великой пианистке Ванде Ландовской, и консультация профессора Гнесинки об инвенциях и мотетах стиля кончертато, и, конечно же, завораживающие иллюстрации (декорации), сами по себе несущие мощный эмоциональный подтекст. С чем чаще всего ассоциируется музыка Баха? — правильно, играет орган. Но поставить в заголовок рисунок или фотографию реального музыкального инструмента, это была бы «прямая речь». Мария прибегает к «косвенной речи», поставив в заголовок фотографию отражения в воде зданий на набережной Дуная, которые наводят на соответствующую мысль по принципу ассоциативного мышления. Иллюстрации Марии — это почти всегда загадка, послание, шифр, который должен разгадать читатель. Сама же она никогда не спешит с подсказками, удовлетворяясь передачей общего настроения.

Текст «Гамлета» не менялся последние четыреста лет. Но интернет-публикация «Гамлета» — это не перепечатка известного текста, это даже не книга с новыми иллюстрациями, — это новая театральная постановка, где хотя и не видно живого актера за текстом, но есть декорации, мизансцены и музыкальное сопровождение. В интернет-публикации на первое место выходит то, что Товстоногов называл «вторым планом», подразумевая под этим термином вовсе не подтекст, а то особое эмоциональное состояние, которое возникает при первом прочтении пьесы. Это состояние, описываемое безличными предложениями типа «нынче ветрено и волны с перехлестом…», или «не линяет только солнечный зайчик…», или просто «душно».

Выразить второй план с помощью декораций, иллюстраций и музыки, с помощью визуального удержать семантическое — это сверхзадача, которую Мария Ольшанская решает, используя мощный арсенал режиссера в своем интернет-журнале. Ограничусь несколькими примерами. Бродский говорил, что обратной стороной одиночества является свобода. Можно ли эту идею передать визуально? Что такое одиночество? Ну да, человек один, курит сигарету за сигаретой, а в голове бьется как муха о стекло незряшная мысль: «хорошо бы собаку купить…». А что такое свобода? Это когда человек ощущает себя Богом. Ибо Бог — есть свет! Эту идею воплощали готические соборы, которые строились в расчете на снопы света, световые колонны, прорастающие сквозь витражи. Сияет храм. Сияет храм души гения. А теперь посмотрите, какой визуальный образ для воплощения этой идеи предложила Мария в своей публикации «И только двое нас теперь…».

А вот — книга странствий, иной пейзаж. О, море, о, Таласса! — о, дочь Эфира и Гемеры, жена Понта. «Арго, разве путь твой ближе, чем дорога млечная…».

Мудрый поэт Кирилл Ковальджи, ведущий «обратный счет», он же Фауст, стремящийся остановить мгновение:

Я был молод. Давал гастроли.
Постарел. В двадцать первом веке
ни в какой не снимаюсь роли,
а копаюсь в своей кинотеке.
Ворошу переходы-годы,
вспоминаю свои театры,
но не пьесы ценю — эпизоды,
а больше всего — стоп-кадры.

Вы хотите знать, как выглядит остановленное мгновение? Смотрите — Кирилл Ковальджи «Цыганская свадьба». А вот и Госпожа Темнота, которой так поклонялся Евреинов.

Когда в приемнике горит зеленый глаз,
А кресло окружают тати ночи,
Когда играет довоенный джаз,
А саксофон тоскует и хохочет…

«Осенние акварели»… Стихи о природе, восторженное к ней отношение «лирика». И второй план, «голос за кадром», отрывки из писем «физика» о своей повседневной жизни. Диалог русских женщин, живущих в «кавказских селениях»: «…и качаясь, бегут валы — от Баку до Махачкалы».

Мария публикует в своем журнале классику — Владимира Короленко, Ивана Гончарова, Виктора Шкловского, Константина Паустовского, Юрия Левитанского, Иосифа Бродского… «Классика, — говорил Олег Ефремов, — на то она и классика, чтобы при каждом прочтении открывать что-то новое». В систему текстов, комментариев и музыки встроены иллюстрации, удерживая визуальным семантическое. Каждый раз — это новый спектакль по мотивам…

Мария — сама замечательная актриса. Посмотрите, как талантливо она исполняет роль любящей тетушки в публикациях племянника Андрюши.

На сайте можно найти не только классику, но и малоизвестных или даже вовсе неизвестных авторов. Если бы я писал эссе о ней, как о редакторе, то начал бы это эссе с фразы: «В предшествующей жизни фамилия Ольшанской была Григорович. Это она будила в три часа ночи Белинского из-за романа неизвестного автора». У Марии есть редкий дар (талант) сопереживания, она просто влюбляется в своих авторов.

Мне нравятся ее работы как переводчицы: Михаил Коцюбинский «Что записано в книгу жизни?», Димитр Димов «Обреченные души» — последняя публикация, опять-таки, «театральная», в обрамлении многочисленных режиссерских фишек. Читать эту страницу без слез — не выйдет. Трудно даже сказать, чем она провоцирует катарсис — текстом ли, песней Лили Ивановой, музыкальной темой или видеоклипами из фильма.

И, конечно, этот рассказ не будет полон, если не затронуть главную тему Марии, тему любви. О, любовь! Гете в возрасте за 70 собирался жениться на 19-летней. При этом как-то сказал: «Да разве любовь имеет что-либо общее с умом!». На эту тему Мария-режиссер уж такие супер-вторые планы выдает! Взять хотя бы этот: фонари, убегающие ступени, опустевший город и саксофонист под дождем — цепочка образов для романа без героя («Стихи к Елене»).

А еще Мария сама пишет рассказы о любви. Прочтите «Сольвейг» — этот рассказ перекликается с «Ручьями, где плещется форель» Паустовского. Большая и безнадежная любовь сильного и талантливого мужчины… Второй план передан врезками маленьких эстампов, относящихся к временам Эдварда Грига: «Зима пройдет и весна промелькнет, / И весна промелькнет; / Увянут все цветы, снегом их занесет, / Снегом их занесет…» В рассказе нет самой музыки, как таковой, но он звенит, как защемленная консоль. Для тех, кому не посчастливилось экзамен по «Сопромату» сдавать, поясню, что защемленной консолью называется любой предмет, закрепленный с одной стороны. Защемленная консоль вибрирует, производя либо неясный шум (листва на дереве), либо чистый музыкальный тон (язычок духового музыкального инструмента).

А вот рассказ о безнадежной и всепоглощающей любви женщины: «Без героя (роман в письмах)». Посмотрите обе версии этого рассказа — на сайте «Солнечный ветер», где Мария прежде публиковалась под псевдонимом «Палома», и на «Черепахе» (версия 2). Эти две публикации, как две различные постановки «Гамлета». В первом спектакле — второй план (потаенная нежность, невостребованная душа героини) передается через серию лирических картинок-вставок. Во втором спектакле декорации меняются напрочь. Царствует «госпожа Темнота» — у меня она ассоциируется с выжженной душой героини. И справа на экране подсказка, картинка «Огонек в степи». Читатель дорогой, умоляю, никогда, никогда не разводи костер в сухой степи! Герой рассказа, как Онегин времен первого письма Татьяны, пишет: «Вот что, девушка, беги-ка ты от меня куда подальше. Беги прочь, со всех ног беги, пока не взорвался бензобак». Несчастный герой, да разве можно говорить такие неосторожные слова, сидя на кончике писательского пера! Не тихая нежная волна на тебя идет, а вздымается над океаном страшный гигантский горб цунами. Схлынет волна — и останется лишь вечная тьма, уже без героя.

Так кто же вы, госпожа Ольшанская? Писательница? Редактор? Режиссер? Журналист?

Придет время и публикации Марии Ольшанской будут использоваться в качестве учебного пособия по интернет-журналистике. Эрудированный профессор на лекции разложит по полочкам «вторые планы» и «истины, которые лучше познаются сердцем», а студенты старательно запишут это в свои конспекты и будут зубрить перед экзаменами. «Вот, посмотрите публикацию «Каникулы любви», — скажет профессор. — Вы ничего странного не находите? О чем этот рассказ — о походе в подмосковный лес, о каникулах любви, о нескольких днях счастья, оставивших отпечаток на всю последующую жизнь. Так вот вам и лес и макушки весенних деревьев. А вы внимательнее читайте! Там в конце — слова Толстого о рамке, в которую вставилась часть единого божества. Не понимаете? А вы отойдите от экрана подальше, взгляните на просвет среди деревьев!».

Ой, что это там у тебя, Мария, чей абрис меж ветвей? — А это Муза! — А почему она такая невзрачная и нос длинноват? — Так она только наедине, вдали от посторонних глаз, преображается. Она повсюду, только мало кто ее разглядеть может. Обычно лишь на рамку внимание обращают.

Примечание:

¹ А.Д. Оболенский, статья «Две встречи с Л.Н.Толстым»:

Толстой, обращаясь ко мне, спросил:
— Вы читали исповедь Левина в «Анне Карениной»?
— Как же, конечно, читал и очень хорошо помню.
— Ну вот скажите мне: на чьей стороне я сам был, по вашему мнению, на стороне Левина или священника?
Я отвечал, что так это написано правдиво и хорошо, что из самого рассказа совершенно не видать, на чьей стороне сам автор. «Во всяком случае, — прибавил я, — вряд ли вы можете быть всецело на стороне священника».
— Ну вот, видите, вам кажется, что я на стороне Левина, а вот сегодня мне отец Амвросий рассказал, что у него был какой-то человек и просил его принять в монастырь. На него, говорил этот человек, очень сильное впечатление произвел мой рассказ об этой исповеди. Отец Амвросий, конечно, сам не читал «Анны Карениной» и спрашивал меня, где это я так хорошо написал про исповедь. Я в самом деле думаю, что написал хорошо. Сам я, конечно, на стороне священника, а вовсе не на стороне Левина. Но я этот рассказ четыре раза переделывал, и все мне казалось, что заметно, на чьей я сам стороне. А заметил я, что впечатление всякая вещь, всякий рассказ производит только тогда, когда нельзя разобрать, кому сочувствует автор. И вот надо было все так написать, чтобы этого не было заметно. А ведь человек, приходивший к отцу Амвросию, почувствовал, где правда… И Толстой посмотрел вопросительно на сидевших вокруг него и на меня. Я ответил не без некоторого задора:
— Вот уж я не понимаю этого человека. Мне кажется, что священник говорит у вас все то, что всегда все священники говорят, и всегда все это попадает мимо.
Толстой внимательно поглядел на меня.
— Вы так думаете? — сказал он, — но ведь кто хочет уклоняться, в того и не попадает, а попадать-то больше нечем; это все правда, что говорил священник.
— Вот этого я совершенно не понимаю, — сказал я, — и нисколько в вашем описании этого не чувствовал, скорее наоборот.
Отец мой вмешался в разговор.
— Он хочет быть очень умным, — сказал он про меня.
Толстой опять взглянул на меня, и на этот раз особенно ласково.
— Это ничего, — сказал он, — это хорошо.

ВЧ

Послесловие от Андрея Р. и Марии О.

Когда текст с контекстом встречаются, оформляется смысл: форма и пропорция смысл держат , а слово истолковывает.
Стравинскому было наплевать, какие там картины его музыка навеет, но не наплевать, из чего эта музыка составится и как зазвучит.
В повести Вольтера «Кандид, или Оптимизм» встретил герой возлюбленную — обрадовался и говорит: а мне рассказали, что вас пираты пленили, а она улыбается только и отвечает, что все так и было, но от этого не умирают.
На самом деле, это исследовательское эссе о взаимодействии разных жанров искусства. Как эксперимент Энди Уорхолла. Мне кажется, задачка решена, и что выделен заглавным театр — это очень здорово. На такой общей сцене выступают лицедей Живопись, лицедей Литература, лицедей Песня (эстрадная и авторская). Как они столкуются? У режиссера чуткий глаз и слух — и палочка дирижерская в руках. Приподымем занавес за краешек… (АР)

Собственно, старик Шекспир был прав: вся жизнь — театр. Нужно только вовремя вспомнить, что ты — актриса, режиссер и сценарист в одном лице и можешь запросто сменить драму на комедию…

В оформлении публикации использована картина английского художника Джона Уильяма Уотерхауса (John William Waterhouse), 1849-1917. (МО)