«Весь мир – провинция»

(эпос Владимира Захарова)

Борис Лукьянчук

«Не приведи господь служить по ученой части!
Всего боишься: всякий мешается, всякому хочется
показать, что он тоже умный человек».
(Гоголь, «Ревизор»)

— Где это вы пошили себе такой хороший костюм?
— В Париже.
— А это далеко от Бердичева?
— Три тысячи километров.
— Ой, такая глухая провинция, а так прилично шьют!
(Из анекдота)

Захаров как ученый

Я имел возможность наблюдать за научным и литературным творчеством Захарова на протяжении сорока лет. Впервые я встретил Владимира в 1968 году на конференции физиков-теоретиков в г. Затоке Одесской области. Это была первая конференция теоретиков, которая состоялась после смерти Ландау. В ней участвовали многие ученики Ландау, теоретики из других московских центров, а также из Ленинграда, Харькова и Новосибирска. Мы, аспиранты Института теоретической физики, летели из Москвы в Одессу вместе со своими учителями. Наверное, мне нужно сказать несколько слов об Институте, тем более что герой нашего очерка, Владимир Захаров, был директором этого Института в течение одиннадцати лет. Институт был организован еще при жизни Ландау, после того как он попал в автомобильную катастрофу. Его директором вплоть до 1993 года был академик Халатников. У Исаака Марковича, кстати, юбилей, 17 октября 2009 года ему исполнилось 90 лет. Организация института преследовала цель — сохранить знаменитую научную школу Ландау, входившую в число выдающихся мировых школ по теоретической физике. Спецификой школы была высочайшая квалификация сотрудников и бескомпромиссная требовательность к качеству научной деятельности. В качестве примера бескомпромиссности могу сослаться на историю, когда Игорю Фомину (ныне член-корреспонденту Российской Академии наук) по окончании аспирантуры едва не отменили защиту кандидатской диссертации из-за того, что у него в одной статье была пропущена двойка в формуле (это притом, что в диссертации все формулы были правильные). Говорят, что Лаврентий Берия в период работы над атомной бомбой сказал теоретикам: «Если обнаружится, что в ваших вычислениях была ошибка, то мы просто вынуждены будем вас расстрелять!»

Конечно, не щадя себя, трудятся люди любых профессий, все те, кто действительно желает стать лучшими в своем деле, например, спортсмены, чтобы стать Олимпийскими чемпионами. За пределами же профессиональной деятельности жизнь в Институте теоретической физики была весьма демократичной, доброжелательной и комфортной. Доктора наук и аспиранты часто общались друг с другом на «ты». В Институте высоко ценились юмор, интеллект и человеческая порядочность. Не было бытовых конфликтов, во всяком случае, я о таких случаях не слыхал. Будучи аспирантом, я был «кофейным секретарем» Института. Это была не должность, а почетная общественная нагрузка. В мои обязанности входило приготовление кофе на семинарах во время докладов приглашенных лекторов. Помню, как с утра я несся в Филипповскую булочную, чтобы купить свежайшее печенье курабье и успеть к институтскому автобусу, отходившему на Черноголовку от метро «Щелковская». А пакетик лучшего молотого кофе я покупал накануне в знаменитом магазине на Кировской. Весь списочный состав института в то время составлял 20 человек, и с каждого мне приходилось ежемесячно собирать по два рубля на кофейный семинар. При этом директор Халатников, которого я приноровился брать у кассы в момент получения зарплаты, время от времени сообщал мне, что самым противным человеком в древнем Египте считался сборщик налогов. Ну это так, aparté, «в сторону», как говорят в театре.

Возвращаюсь к первой встрече с Захаровым. В мае 1968 года мы летели на конференцию в Одессу. «Вся стройная, как «ТУ», та стюардесса мисс Одесса, — похожая на весь гражданский флот». Стюардесса мне, правда, не запомнилась, а запомнилось, как Илья Привороцкий, известный физик, пугал нас, аспирантов: «Ребята, вы летите в опасное место. Там рядом находится знаменитый винсовхоз, поэтому слабые люди запросто могут спиться. А чтобы этого не произошло, вы должны следовать очень строгим правилам. До завтрака — только один стакан сухого вина, ну и после завтрака столько же, и больше ни грамма до самого обеда. Перед обедом вы можете пойти и выпить только один стакан сухого вина и столько же после обеда. Затем терпите до ужина, перед которым вы можете пойти и выпить только один стакан сухого вина. А вот после ужина вы уже можете расслабиться и выпить столько, сколько вам хочется». И действительно, когда мы добрались до Затоки, то обнаружили, что в тридцати метрах от входа в пансионат находился ларек, в котором стояли три громадных бочки красного, розового и белого вина. Ларек открывался в девять часов утра и работал до позднего вечера. Стакан любого вина стоил 20 копеек. Но мы хорошо помнили о предупреждении Ильи и до завтрака никогда не выпивали больше одного стакана сухого вина. Теоретикам бы всё за столом сидеть и формулы свои выписывать. В связи с «одним стаканом сухого вина» участники семинара уже на второй день роптать стали. С какой это, мол, стати мы должны в шалман за тридевять земель добираться, вместо того, чтобы бочку с вином поставить культурно на этаже, где мы проживаем. И ходить никуда не надо, и винца можно пробовать круглосуточно. Если помните, Веничка Ерофеев мечтал, что если он станет Президентом, то издаст декрет, чтобы тетя Шура в Поломах винный магазин в шесть утра открывала. Я, конечно, Веничку люблю, но истина мне дороже. Теоретики до этой мысли задолго до Венички додумались.

Вы, главное, не волнуйтесь, я до Захарова уже скоро доберусь. Возвращаемся к бочке. Неподалеку от Затоки находится винсовхоз «Шабо», где во времена СССР готовили очень неплохие вина. Более того, во многих дворах эти вина готовили по своим собственным рецептам. В этот винсовхоз за покупкой бочки вина отрядили Илью и еще одного доктора наук, позиционировавшего себя в качестве опытного дегустатора. Они отнеслись к делу чрезвычайно ответственно и решили обойти все дворы, чтобы выбрать действительно лучшее вино. Они таки дворы обошли, бочку купили, подводу наняли и даже успели сообщить адрес, по которому следовало товар доставить. Их привезли в пансионат на подводе вместе с бочкой. Процесс вознесения громадной бочки на четвертый этаж я опускаю, и следующее действие происходит уже вечером в комнате оргкомитета, где размещается несохраняющееся число участников семинара (одни входят, другие выходят). У бочки за краником сидит непьющий сынишка Абрикосова (в то время школьник), который наливает по стакану всем желающим. Рассказывают различные байки и случаи из жизни Ландау. У теоретиков, как правило, язык хорошо подвешен. Хорошо рассказывал истории Абрикосов (будущий Нобелевский лауреат), умел, как говорится, держать аудиторию. Игорь Фомин говорил, что Абрикосов ему Рэдклиффа (героя трилогии Фолкнера) напоминает. Замечательным рассказчиком был Сережа Анисимов. У него рассказы были в стиле Довлатова, и рассказывал он их так, как будто это ему только что случайно в голову пришло. Это я только «черноголовых» юношей упомнил. А были выдающиеся рассказчики и из других мест. Среди них выделялся Володичка Захаров, восходящая звезда теоретической физики из новосибирского Академгородка. Он выступил у бочки с потрясающими устными рассказами в стиле Ираклия Андронникова. Рассказы были из дореволюционной жизни. Я помню, что в одном из них девушки из публичного дома описывали, как агитатор призывал их правильно голосовать на выборах. Другой рассказ произносился от лица шпика, которого послали приглядеть за русскими писателями. Это было уморительно смешно и в то же время печально, поскольку эти рассказы остаются актуальными по сей день. Захаров был в Академгородке одним из видных диссидентов, подписывал разные письма, вследствие чего он долгое время был «невыездным», как впрочем, и некоторые другие молодые гении. Кстати, это Захаров придумал бренд «Под интегралом» для знаменитого кафе-клуба в Новосибирском Академгородке, оазисе гласности в начале 1960-х годов. О, эта пора «Хрущевской оттепели» — времени больших ожиданий… Теперь затянувшийся абзац, который начинался с истории про бочку, я хочу завершить сообщением, что вино в упомянутой бочке, которую закупили, рассчитывая на недельную потребность, закончилось уже под утро, после чего народ решил, что старая схема с посещением ларька тоже конкурентоспособна.

Дискуссия в клубе «Под интегралом».
В центре — Ю.Б. Румер¹, слева — В.Е. Захаров.

В своем родном Новосибирске Захаров занимался наукой и читал лекции в Университете. Надя Булгакова, доктор физ. мат. наук, вспоминает: «Володя Захаров был одним из моих лекторов по физике на первом курсе НГУ. Он прибегал в ноябре-декабре на лекции на лыжах, врывался в большую физическую аудиторию уже после звонка, ставил лыжи в угол, стягивал свитер через голову и стремительно начинал лекцию по механике. Это был его последний год в Новосибирске, насколько я помню». Гриша Яблонский (ныне профессор Вашингтонского университета в Сент Луисе, США) вспоминает, как Захаров на своих лекциях в особо трудных местах швырял тряпку на пол и яростно топтал ее ногами. Я думаю, что вы немного представили себе характер нашего героя.

«Шли годы. Смеркалось», — как писал в своем романе «Бурный поток» душелюб и людовед, писатель Евгений Сазонов, персонаж Марка Розовского на 16-й странице «Литературной газеты». После короткой хрущевской оттепели начиналась долгая брежневская эпоха, завершившаяся всеобщим застоем. Клуб «Под интегралом» прикрыли еще в 1968 году. Помогать нужно людям талантливым — бездарности пробьются сами. Талантливому Захарову помогали: академик Будкер спасал его от судебных преследований, а Ученый Совет Института теоретической физики им. Л.Д. Ландау АН СССР в 1974 году пригласил Захарова стать своим сотрудником. Следует отметить, что к этому времени Захаров был уже ученым с мировым именем, ему принадлежали важные открытия в теории солитонов, достаточно упомянуть метод обратной задачи рассеяния. Профессорский уровень он давно перерос, и стоял вопрос об его выборах в Академию. Однако для того, чтобы стать членом-корреспондентом АН СССР ему понадобилось еще десять лет. После успешных выборов вышли для Захарова из Нила семь тучных коров, а семь тощих коров припоздали. В 1987 году он получил Государственную премию СССР за исследования по физике плазмы, а в 1991 году был избран в академики Российской Академии наук. В 1993 году он получил вторую Государственную премию (уже не СССР, а Российской федерации). Наконец, в 2003 году В.Е. Захаров был удостоен медали Дирака за достижения в теории турбулентности. Эта медаль входит в число самых престижных наград научного сообщества, таких как Нобелевская премия и Филдсовская медаль (аналог Нобелевской премии по математике). Захаров входит в четверку наиболее цитируемых в мире российских ученых. Наконец, в 1993 году академик Захаров становится директором Института теоретической физики им. Л.Д. Ландау. Тот, кто хочет более подобно ознакомиться с его научными достижениями может посмотреть статью в «Успехах физических наук».

В эти годы я изредка встречал Захарова ни различных конференциях, на Горьковской школе по нелинейным волнам, на заседании Научного совета РАН по нелинейной динамике (где Захаров был председателем, а я рядовым членом), а однажды мы даже выступали совместно официальными оппонентами на защите диссертации. У Захарова совершенно потрясающая память. На всех конференциях он воспроизводил сложнейшие вычисления безо всяких конспектов, просто стоя у доски с мелом в одной руке и тряпкой в другой. Знаменитое топтание тряпки мне довелось увидеть в его исполнении на заседании Научного Совета РАН. Самые яркие воспоминания у меня сохранились от Горьковской школы, где собрались корифеи: А.В. Гапонов-Грехов², В.И. Арнольд³, В.Е. Захаров, Я.Г. Синай⁴, М.Л. Левин⁵ (и конечно же Миша Рабинович⁶, который потряс аудиторию, сообщив в своем докладе, что нарисовать квадратики у него не хватило мастерства). Захаров замечательно представил свою лекцию, у него был незаурядный ораторский дар. Сотрудники ИПФ успевали к моменту перерыва выпускать «боевой листок» с иллюстрациями к наиболее яркому высказыванию лектора (например, про квадратики). Михаил Львович Левин в своем стихотворном дадзыбао рекомендовал «брать пример с Володички». В подстрочном примечании пояснял: Захарова. Дальше я на тему «Захаров как ученый» распространяться не собираюсь, а перехожу к следующему пункту.

Захаров как поэт

Ну да, Захаров замечательный ученый и вообще очень умный человек, но какое отношение это имеет к поэзии? Поль Валери в своих «Литературных воспоминаниях» рассказывает историю о художнике-импрессионисте Эдгаре Дега, который был, по словам Валери, прежде всего, умным человеком. Дега пришел к Стефану Малларме в полном отчаянии. Он целый день трудился над сонетом, и ничего путного у него не вышло. «Ну, почему! — восклицал Дега, — у меня ведь столько мыслей!» «Но, Дега, — ответил Малларме, — стихи пишутся не мыслями, стихи пишутся словами».

Захаров умеет пользоваться словами. В Новосибирске он прославился не только как математик, но и как поэт. Отношение к поэзии у Захарова было настолько серьезным, что одно время он даже собирался бросить физику ради поэзии. О, эта незабываемая эпоха шестидесятников. Среди студентов стихи тогда не писал только ленивый. Я помню поэтические вечера в актовом зале МГУ и незабываемое чувство восторга от выступления перед большой аудиторией (больше тысячи человек!). Сейчас даже профессиональному поэту редко когда удается такую аудиторию собрать. «Всю ночь кричали петухи и шеями мотали, как будто новые стихи, закрыв глаза, читали» — да, вот так оно и было! И ещё из Окуджавы: «И пока еще жива // роза красная в бутылке, // дайте выкрикнуть слова, // что давно лежат в копилке». Захаров в шестидесятые выкрикивал такие слова:

Мы,
Прикованные к формулам,
Распятые на исписанных листах бумаги,
Неожиданно понимаем,
Что могли бы быть неплохими офицерами
В какой-нибудь старомодной,
Справедливой войне.

Это из раннего стихотворения, посвященного другу юности, выдающемуся математику Юрию Манину (ныне члену корреспонденту РАН). Стихотворение оказалось провидческим: оба стали офицерами (директорами), один — в Черноголовке, другой — в Бонне, и война (за финансирование Институтов) была старомодная и справедливая. У Захарова и с мыслями было в порядке и, в отличие от Дега, сонеты ему удавались.

Нам не даны страдания Христа,
Высокие и чистые обиды,
И мутная агония Иуды
Понятней нам, чем тяжкий груз креста.

Ему вослед несутся пересуды
И кривятся презрением уста,
И тяжелей креста на нем громады
Осознанного слова — «пустота».

Его черты искажены в гримасе
Воспоминаньем о счастливом часе:
— Все быть могло не так, совсем не так…

Глаза уже погружены во мрак,
Но крик еще доносится — хрипящий:
— Я только сам — исток своих несчастий!

И вот еще один отрывок из стихотворения раннего Захарова:

Хорошо бы при жизни прославиться,
Научиться цениться и нравиться,
Чтобы даже Венеры в мехах
О моих говорили стихах.
<……………………………>
И, скорее, свой век кипяченый
Я отбегаю крысой ученой,
И стихи залежатся в коробке,
Пожелтелы, надменны и робки.

Хорошо еще, если потомок
Будет столь образован и тонок,
Что почтение предку воздаст
И — кто знает! — быть может, издаст.

Насчет Венеры в мехах я не знаю (она, по-моему, ни «Ариона», ни «Нового мира» не читает), но то что Захаров при жизни прославился, это факт. И для издания стихов ему не пришлось потомков дожидаться. Первая же реакция новоиспеченного членкора была: «Хорошо, что меня избрали, я теперь смогу свои стихи опубликовать!» Он автор поэтических книг «Хор среди зимы» (1991), «Южная осень» (1992), «Перед небом» (2005), «Весь мир — провинция» (2008), «Рай для облаков» (2009). Лауреат литературной премии «Петрополь» и медали имени Виктора Розова за вклад в российскую культуру. О Владимире Захарове — поэте — писали Фазиль Искандер, Евгений Евтушенко, Евгений Рейн, Михаил Синельников. Мне нравятся заметки Геннадия Прашкевича (о пространстве Захарова) и послесловие Нины Королевой к книге «Эхо в квадрате», где Захаров выступает в качестве одного из четырех авторов.

Из интервью Владимира Захарова «Олигархам
выгодно, чтобы население России уменьшалось»:

— Вы тоже стали жертвой «утечки умов». Вот уже 12 лет вы полгода проводите в университете Аризоны. Почему не уезжаете совсем?

— Во-первых, я только в этом году сложил с себя обязанности директора Института теоретической физики имени Ландау. Был за него в ответе, решал вопросы финансирования. Во-вторых, хотя это может показаться смешным, я — профессиональный поэт, и мне не хочется отрываться от родной языковой среды. Марина Цветаева вернулась в Россию не потому, что поссорилась с эмиграцией, — ей необходима была языковая среда. Поэты, за редчайшим исключением, в чужой стране деградируют.

— Поэзию и науку на столь высоком уровне совмещал, кажется, только Ломоносов…

— Ирония? Как поэт Ломоносов имеет громадное значение. Но в науке это трагическая фигура. При феноменальной одаренности он совсем не знал математики — в Германии учился не у тех профессоров. В итоге его работы не оказали влияния на мировую науку. Но в России он очень много сделал как организатор науки и образования.

— Модный французский писатель Мишель Уэльбек считает, что язык поэзии и язык квантовой физики схожи. Кроме как у вас, проверить справедливость этого утверждения не у кого.

— Нет, я четко разделяю эти области. Мир поэзии построен из звуков, из множества ненаписанных гениальных стихов, и поэту надо лишь услышать свое созвучие. Если же замысел не услышан, поэты прошли мимо стихов, они уходят навсегда, в другое время их не напишет уже никто. Поэтому в поэзии почти не бывает плагиата. В науке рано или поздно открывают все законы, и идет яростная борьба за приоритет.

Из Оратории «Голубые грибы»

Голос Первый
Мир не избегнет опасной борьбы,  
Всюду растут голубые грибы,
Движется время таинственным шагом, 
И возникают они по оврагам,
Словно элитные в касках солдаты, 
Прут из-под пней голубые опята,
Славная гоблинам будет закуска, 
Только настанет пора кровопуска.
Так что готовьте венки и гробы — 
Грянет призыв неизбежной трубы!

Голос Второй
Нужно без паники. Мы, офицеры, 
Можно принять надлежащие меры.
Чтобы нам вытоптать эту заразу, 
Нужно утроить зарплату спецназу.
Чтобы нам вырезать эту саркому, 
Нужно главкому промыть глаукому.
Слушайте все! У серьезных людей 
Нет недостатка конкретных идей!
Вновь воссоздать знаменитую «Кобру», 
Дать инфракрасные сенсоры СОБРу.

Оба вместе
Есть на высоком горбе у нас торба, 
Пусть она катится с этого горба!

[Иллюстрация — Иероним Босх «Корабль дураков»,
1490-1500 годы, Музей Лувр, Париж, Франция]

Ну это уже Босх начинается. А я хотел рассказать о Захарове-летописце. Павел Белицкий писал в «Независимой газете»: «Эпос не знает личности автора, он просто идет, как идет дождь, или растет, как растет трава». Эпос опознается не по тематике или синтаксису, он, в первую очередь, опознается по позиции летописца. У Захарова есть редкий дар самоустранения из картины. У него почти нет в стихах личных местоимений. Любимыми красками в его стихотворной палитре являются различные формы безличных предложений. Захаров, даже когда рассказывает о самом себе, то делает это так, как сопровождают показ слайдов, — это я на перроне жду электрички, дождь падает — это хорошо видно под прожектором, а это я вытираю дождь с ресниц…

И вытирая дождь с ресниц,
Опять увидеть сквозь ладони
Нестройный ряд мелькнувших лиц,
Скамьи и лампочки в вагоне.

И думать, что когда придет 
Пора вернуться в сон даосский,
Я так же выйду из ворот
На скрип разъезженной повозки

В тот миг, когда ее старик
Направит в ближнее селенье,
Откуда петушиный крик
Придет ко мне через мгновенье.

Увлечение философией характерно для шестидесятников. Я сам помню лекции Лады Николаевны Любинской. Она была замечательным специалистом по проблеме философии времени. Сорок лет спустя я прочел в блоге студентов МИФИ: «Очень милая бабуля! Лекции у нее совсем не занудные!» Владимир Захаров еще в Новосибирске изучил экзистенциальную философию под руководством Валерия Губина, ученика Пиамы Гайденко. Не удивительно, что Захаров часто пишет о времени:

Прядущая нить отирает ладонью лицо,
Очески от пряжи и пыль набивается в рот,
Ошметки трагедий, обрывки страстей и забот,
И крутится быстро в подвале у ней колесо.

А шина визжит, разрывая весеннюю грязь,
А брызги летят, озаренные красным огнем,
Дорога ночная в тумане клубится, виясь,
И Парка сейчас перережет ее за мостом.

Как прежде, висит над страной алкогольный туман,
На лестницах черных воняет кошачьей мочой,
Кощей или карлик — судьбу нашу прячут в карман,
И прячется где-то Давид с его бедной пращой.

Это из Стихотворения «Парка», посвященного Науму Коржавину. Осип Мандельштам когда-то сказал, что Есенину все можно простить за единственную строчку «Не расстреливал несчастных по темницам». А ведь у Захарова есть строчки не слабее есенинских:

Что говорить, и мы не любим власть,
Но в той стране, где можно все украсть,
Я спирта литр не променял на тол,
И под шоссе подкопа не подвел.

Не восточный, однако, менталитет у Владимира Евгеньевича, хотя восточную философию и поэзию он знает прекрасно. Да он и сам об этом говорит:

Я — западник, мне Чаадаев мил,
Не сторож я отеческих могил,
И мого раз в собрании сухом
Мне закричать хотелось петухом:
«О Родина моя! Ты так слаба,
Ты создала счастливого раба!»

Из интервью Владимира Захарова
«Мирное сосуществование полушарий»:

— Судя по вашим интервью, постсоветская Россия вас тоже не вполне устраивает…
— Я считаю, что Россия находится в катастрофическом положении, и что ей предстоят страшные опасности. Произошло одичание, отход от цивилизации. Посмотрите новости. В больницах одновременно лежали два тяжело раненых человека — генерал Евкуров и вор в законе Иваньков по кличке Япончик. Бюллетени о состоянии Япончика появлялись каждый день, а о состоянии здоровья Евкурове писали раз в неделю. Простое наблюдение. Между тем один из них Герой России, а другой — уголовный авторитет. Что ж, у каждой эпохи есть свой культурный герой.
По сути, у нас происходит цивилизационный регресс: отъезд за границу образованных людей, крах науки, падение образования. Когда вице-президент США Байден сказал грузинам, что не стоит бояться России, потому что она сама через несколько лет деградирует, он говорил правду.

А ведущий программы «Времечко» как то воскликнул: «Когда я слышу слово «косинус», то хватаюсь за револьвер!». Но нельзя же на тупых и невежественных бочку катить, не по христиански это… Вот ведь и Христос говорил «Блаженны нищие духом». Владимир Евгеньевич! Вам бы тоже их похвалить…

Похвала невежеству

Не завидуй богатому,
его жизнь тревожна.
Не завидуй сильному,
на него найдется сильнейший,
завидовать надо невежественному.

Красота увянет,
здоровье разрушится,
а невежество
останется до смерти с тобой,
круглое,
как Вселенная Парменида,
несокрушимое
как пушечное ядро.

«Я не помню.
что такое тангенс-котангенс,
не могу проставить валентность,
понятия не имею,
откуда берется ток,
кто такие гомозиготы,
историю своей профессии,
журналистики,
совершенно не знаю,
но как-то совсем не страдаю от этого».
Вот слова
подлинного героя наших дней!

(10 августа 2007 г.)

У меня есть все поэтические книги Захарова. Могу похвастаться — с авторскими автографами. По случайной причине книги остались в Москве и потом достигали Сингапура далеко не с космической скоростью. Я сначала здорово расстроился, а потом вспомнил, как Ярослав Смеляков говорил: «Я своих поэтов знаю наизусть» и решил проверить, сколько же строк из Захарова я запомнил. Тетрадь, куда я записывал все эти строки, сохранилась. По ней я вижу, что я вспомнил более сорока строк. Некоторые, правда, не совсем точно. Я несколько таких записей приведу:

***
Здесь не простак натягивает лук,
Давно уж корифеи всех наук
Узнали то, что горько разумею:
Мы — скрипки,
И из нас покорный звук
Дано извлечь искуссному злодею.

***
Коньяк «курвуазье»
С утра обжег мне глотку.
Я все-таки, месье,
Предпочитаю водку.

Я третью строчку в этом четверостишии по памяти записал как «Но я, пардон, месье…»

***
Слишком здесь хорошо, чтобы думать о зле,
Слишком здесь хорошо, да и некому мстить.

***
И глоток самогона за сделку награда,
Здесь, на севере Грузии нет винограда

***
Ну, слава Богу, праздники прошли!

***
Он был плохой и странный человек.
Когда он умер, многие об этом
Не пожалели.

***
Стыд и совесть пришли, чтобы выпить вина,
Посидеть у окна, посвистеть дотемна.
Кровь над глазом толкут, а минуты текут,
Вот цикуту сотрут, и окончится труд.

А вот из этого стихотворения я только две строчки запомнил. Но оно мне целиком нравится. Я его полностью приведу, благо сейчас книга под рукой.

Ящерица

                             Е. Рейну

Я видел ящерку в огне —
Зубчатый гребень на спине,
Танцует вкруг нее огонь —
Она не больше, чем ладонь.

И вся внутри огнем полна,
Она еще парить должна
Над раскаленным угольком,
С двузубым, гибким язычком.

Судьба смутна, и в свой черед
Или оставлю я сирот,
Иль мне случится, может быть,
Веселых правнуков любить.

Но жизнь ясна, и смерть проста,
Она лизнет меня в уста,
Достанет огненным ростком
До сердца гибким языком.

И бабочкою из огня
Вспорхнет душа при свете дня.

***
Наши лучшие дни протекли в мастерских

***
Как мусор по реке времен,
Мы проплывем с тобой,
И прежде, чем прикроет Бог
Свой балаган земной,
	
Старушкой скверной станешь ты,
Я — скверным стариком,
И будет вечно от меня
Припахивать вином.

Это мне Бернса напоминает.

Сергей Довлатов когда то написал, что будь его воля, он бы всех писателей заставлял свои книги высекать в камне на скалах. Евгений Витковский тоже неплохо придумал — заставлять поэтов писать стихи на рисовом зерне. Писатель, говорил Бродский, — одинокий путешественник. Ученый — тоже. А Фолкнер говорил, что не существует региональных писателей. Региональные ученые, увы, существуют. Захаров с такими яростно борется. Не любит он эти верноподданнические письма, адресованные верховным властям. Они ему строчки из «Тартюфа» Мольера напоминают:

Наш государь — враг  лжи. От зоркости его
Не могут спрятаться обман и плутовство.
Он неусыпную являет прозорливость
И, видя суть вещей, казнит несправедливость.

Российским ученым сейчас трудно живется. Российским поэтам — не легче. Слава Богу, остались ещё в России и высококлассные ученые и честные и искренние поэты. Среди них и Владимир Захаров. Есть ему и что на камне высекать, и что на рисовом зернышке выкарябывать. Сидит, поскрипывает пёрышком, пишет свой нескончаемый эпос: солнце садится, облака плывут, пьяные мастеровые идут, мышь плинтус грызет… В общем «Земляничная поляна» и часы без стрелок.

А закончить это представление поэта и ученого — Владимира Захарова я хочу строчками из своего стихотворения.

Эхо в квадрате

              Владимиру Захарову

Но возвращаясь снова
К одному и тому же месту,
И до быка доходят
Резоны тореадора.
Этот момент прозренья
Быка, человека, птицы
И есть, по большому счету,
Апофеоз науки.

(Декабрь 2004 г.)

Примечания

¹ Юрий Борисович Румер — классик теоретической физики, которого сравнивали с Планком, Эйнштейном, Бором. Автор замечательных научных работ во многих областях физики.
² Андрей Викторович Гапонов-Грехов — академик, директор Института прикладной физики РАН, глава нижегородской научной школы радиофизики.
³ Владимир Игоревич Арнольд — академик, знаменитый математик. Будучи учеником Колмогорова в МГУ, в двадцатилетнем возрасте решил тринадцатую проблему Гильберта. Вместе с Захаровым входит в число наиболее цитируемых в мире российских ученых.
⁴ Яков Григорьевич Синай — академик, знаменитый математик. Лауреат премии Вольфа, награжден медалью Больцмана. Иностранный член Британского королевского общества. С 1993 года — профессор Принстонского университета.
⁵ Михаил Львович Левин — физик-теоретик, один из основателей всемирно известной научной школы радиофизики. Ученик академика М.А. Леонтовича, друг и сокурсник академика А.Д. Сахарова.
⁶ Михаил Израилевич Рабинович — физик-теоретик, член-корреспондент РАН.

* * *

Вы можете также прочитать в нашем журнале циклы стихотворений Владимира Захарова «Мир иной» и «Февраль в Аризоне».