Владимир Захаров

Мир иной

Лета

«In soft and delicate Lethe…»

(Shakespeare «Antony and Cleopatra»)

Будет сонным дождливое лето
В бесконечно родной стороне,
Когда нас деликатная Лета
На своем убаюкает дне.
 
Грай сюда не достанет вороний,
Всюду слышный на той стороне,
Мы на лик поглядели горгоний,
И спокойны на илистом дне.

Пусть там бродит растерянный Голем,
Пусть гремит восхищенно о том
Сонм ворон над заброшенным полем,
Зарастающим чахлым кустом.

Мир иной

«Ухожу искать великое «может быть»

(Последние слова Рабле)

Много мне минуло лет,
У меня простаты нет
И на сердце пять байпасов,
Но я — склад боеприпасов
И палю себе в пургу
По известному врагу.

Нелюдимо наше море,
Штрих-пунктирчик здесь в фаворе,
Здесь жиреет снежный сор,
Нелюдимо наше море,
Здесь за старческий задор
Мне впаяют полный спор,
Нелюдимо наше море
Кафкианских долгих ссор.

И глядят с улыбкой боги
На разбитые дороги,
На правителей плохих,
На писателей лихих
И на мой несносный пыл:
«Ничего, де, парень был,
До сих пор отважно пашет,
Да недолго уж попляшет».

Твердо знаю я об этом,
Хорошо бывает летом,
А зима уже трудна —
Много выпито до дна.
Сват Иван, как пить мы станем,
Непременно всех помянем…
А о ком ни разговор,
Выясняется, что — вор.

Говорит старуха деду:
Я в Америку поеду!
Лучше в Мексику, мой свет,
Веселее места нет!
Там бывает праздник Смерти,
Пляшут крашеные черти,
А на кладбище пойдешь,
Надпись — просто упадешь:
«Лопес здесь лежит, Хуан,
Залезал ко всем в карман,
Коль, Господь, в своем приятьи
Взять решишь его в объятья,
Берегись за свой карман».
Вот каков был дон Хуан!

Хоть от темы воровской
Веет на меня тоской,
Славен юмор мексиканский!
Над волной же океанской
Слышен голос синевы,
Что с Землею не на вы,
Голос неба: Ну, Земля, 
Ты счастливица же, мля,
Согласись, была невзрачна,
А ведь замужем удачно.
У тебя и стол ,и дом,
Детки прыгают кругом,
Ты счастливей всех планет,
У Венеры мужа нет,
И оставленная дева,
Неслучившаяся Ева,
Льет кислотные дожди
На горючие груди
И сияет по утрам —
Издали не виден срам!

Марс любил, а что в итоге?
Вот как, значит, любят боги!

А тебя Господь лелеет,
Ну, порой не пожалеет,
Саранчу нашлет на рожь,
Так ведь — поводы даешь,
Вечно с дьяволом шалишь,
Все себя не усмиришь.

Не сужу — я тоже грешен,
Скоро буду я утешен,
Как засыплют гроб трухой,
Чьей-то лестью погребальной,
Пафосом статьи прощальной,
Эпитафией плохой:
Мы не в Мексике, зане
Не напишут обо мне
Так смешно, как о Хуане,
Приготовлю сам заране.

Но в той рощице тенистой,
За рекою той огнистой,
В том великом «может быть»
Не сумею я забыть
Бренный, тленный мир иной,
Не небесный, а земной.

Там, крылами шевеля,
Не утрачу, о, Земля,
Ревность я к твоим делам:
Вынесла ль из дому хлам?
Домик свой ты подмела ли?
Есть ли лед в твоем подвале,
Мед в кувшине на столе,
Что творится на земле,
Где как молния стрижи?

Ты мне главное скажи:
Суд свершился ли небес,
Здесь мой главный интерес,

Кто развешан там на реях,
На земле, не в эмпиреях?

(20 июня 2010)

Натуралист

Когда вешние воды нахлынули,
Дерево и упало.
Верхушка в болото далеко завалилась,
Но ствол, кора, камбий —
Все к услугам моего интереса,
Только надо соблюдать осторожность,
Там, в дуплах,
Скрываются
Окукленные, 
Известные по каталогам,
Боеголовки.

Разрешите представиться — Фабр,
Да, да, из тех самых Фабров,
Пять поколений натуралистов,
Прапрадедушка мой знаменитый,*)
Он не только энтомологом,
Но и художником был,
В популярных книгах можно видеть его шедевр:
Дохлая крыса,
Пожираемая личинками бабочек и жуков.

Я этих талантов не унаследовал,
Но со мной прекрасная цифровая камера,
Воображаю, какая будет сенсация,
Когда в «Нейчур» появятся мои фотографии.
Никто никогда еще не наблюдал,
Как из гниющего дерева
Вываливаются ядерные ракеты.

Сюда на лошадке удобно ездить,
Стреножу ее, пусть на травке пасется,
Ежели волки — пальну из двустволки.
Целое лето у меня впереди,
До снега, надо думать, все кончится,
Главное — не пропустить момент,
Когда из дупел проклюнутся
И начнут шлепаться в болотную жижу
Ядерные боеголовки.

(Июнь, 2010)

*) Жан Анри Фабр (1823–1915)

Русские в Европе
(cонет)

Я встану —  нет шести часов,
Давно я не вставал так рано,
Пойду послушать бой часов
На главной площади Милана.

Я — европеец? Пусто как
У входа в магазин «Легуме»,
Домов и неба кавардак
Потонет скоро в дымном шуме. 

Мы держимся дурных харизм,
Нас метит дикий дарвинизм,
Мы в красках, в перьях — мы индейцы.

О нет, не европеец я,
Вон мусульманская семья 
Идет в мечеть — те европейцы!

(2010)

Не в коня корм

Не в коня корм,
Качаются фонари,
Не в коня корм,
Ты за окно посмотри,
Какой там осенний шторм,
Сказано ведь — не в коня корм!

Это продолжается от зари до зари,
Были цари, где они, цари?
Хлещет вода сверх всяких норм,
Потому что — не в коня корм.

«Тиммео данаос» — я тихо шепчу,
Бойтесь данайцев, не гасите свечу,
Не берите расписанное ими яйцо,
В зеркало посмотрите на собственное лицо,
Небытие имеет множество форм, 
Ибо давно сказано — не в коня корм!

(2010)

Внуку Леве пять лет

Каждый дуб был маленьким,
Упругой травинкой с широкими листьями,
И клен был маленьким,
Осень хлестала его так и сяк,
Но голый кустик — он вовсе не бедный,
Этот Гаврош перетопчется.

Та осень была неряшлива,
Эта же — сладко очаровательна,
Все не хочет становиться зимой,
Вот каштаны округлые, гладкие,
Несъедобные, конские —
Лева натаскал их домой
По пути из детского сада,
Первое декабря, день рождения,
А осень все медлит и медлит.

Дарим Леве бумажный стакан с дубовым росточком,
В двух ладонях он умещается,
Дерево будет расти быстрее, чем человек.
Жизнь человека короче жизни дерева,
А как бы хотелось посмотреть
На умного юношу
С книгой, в тени молодого дуба. 

(2009)

Сон

Сон — сантехник
С гаечным жутким ключом,
Любой ржавый болт
Ему нипочем,
И — пожалуйста,
В канализационный люк памяти!
Там, в закоулках сна
Станет ясна
Твоя истинная человеческая цена.

(2010)

Крылья

Крылья бы мне, крылья!
Выйду на балкон на семнадцатом,
Прилажу крылья,
И,
Плавно над городом,
Летатлин, бэтмен, 
Большой махаон.

Снизу станут стрелять, конечно,
Но, Бог многомилостив, 
Не попадут.

(2010)

Позор

Не украсить гнилую стену
Вологодским узором,
Ну никак невозможно, ну,
Жить рядом с позором.

Как прекрасна была она,
Как ты ею гордился,
Но ежели позорит — жена,
Уходи, в чем родился!

Ты тупишь смущенно взор,
Знать сладка была ночка,
Но ежели муж твой — позор,
Разводись, и точка!

Словом, не бойся войны,
Садись не в свои сани,
Ежели вы с позором дружны —
Виноваты сами!

(2009)

Москва
Июнь 2009

1. Изобретатель фианитов

Изобретатель фианитов
Живет в одном со мной подъезде,
Как его описать?

Он в бежевом,
Любовно отглаженном
Женою костюме.
Доброжелательная,
Прямая осанка
И седина.

Крупный человек,
Крупными шагами,
Идет к метро.

Маленькие люди,
Торгующие фианитами,
Обгоняют его
В автомобилях Бентли.

2. Разговор в сауне

Прежде всего — Ваше здоровье!
А теперь о Ельцине,
Зря Вы так о нем,
Он иногда мог!
Иногда умел!
Вот как в Китае было,
Уж совсем хитрый Клинтон его вокруг пальца обвел,
Всего у старого дурака добился,
Но меры не соблюл,
Успех-то, окрыляет,
Попросил 
Об одностороннем ядерном разоружении.

Тут у Ельцина хмель из головы вышибло,
Он как хватит кулаком по столу,
Как рявкнет — не будет этого!
Китайские руководители 
Сидели с каменными лицами,
Я сам по телевизору видел,
Прямой эфир,
Тогда еще показывали.

3. Бродячие собаки

Июнь, солнышко греет,
На ухоженных зеленых лужайках
Полно бездомных собак.

Зиму пережили, сытые, толстые,
Добрый у нас народ,
 
Одного понять не могу,
Где они щенятся,
Эти бесчисленные бесквартирные суки?

4. После посещения сына плачу
в стиле княгини Урусовой
Дети мои, дети, Светы мои светы, Внуки мои милые, Звездочки ясные, Что-то станется с вами, Когда То, Что некогда было Россия Превратится в пространство для битвы Между далеко продвинутыми, Технически оснащенными, Изощренными, Беспощадными Восточными народами За земли Поволжья. За нефть Сибири, За чистую воду Байкала. 5. Неожиданное знакомство На скамье в черноголовском парке Познакомился с дворником, Симпатичнейшим человеком, С Украины, говорит с акцентом, Но печатает стихи в местной газете, Отставной офицер, между прочим. Интересно, В солнечной Атлантиде Тоже было много таких отставных офицеров, Пока она с треском и грохотом не провалилась В теплые воды дружественного океана?

Поучения Носорога

Говорил мне друг Носорог:
Не стой на перекрестке дорог,
Тщательно разжевывай пищу
Прежде, чем глотать,
Не пробуй отучить мух летать.

Не пытайся из рогатки подбить самолет,
Не заглядывай опасно в лестничный пролет,
Много еще разных не и не…
Не ищи истины в вине!

Обжегшись на молоке, садовая голова,
Подуй на воду не раз и не два,
И, ежели в сети попался мертвец,
Не ругай бессмысленно Петродворец.

Мой рог — не лекарство от разных хворь,
Им не лечится даже корь,
Эту байку люди придумали зря,
И ты, Ксанф,
Не обещай более пить моря!

И еще раз повторю в конце:
Не отучишь летать муху цеце.

(26 октября 2009)

Постановление

Вынесено постановление
Об избавлении
От старшего поколения
Путем повсеместного его задавления.

Наняты киллеры,
Юноши стройные,
Девицы стильные,
Права куплены им автомобильные,
Джипы выделены с кенгурятниками,
Задача определена перед ратницами и ратниками:

Увидал старика —
Жми на газ, дави,
Это выражение к старцам любви,
Проявление милосердия,
Так и так, у него эмфизема
И аритмия предсердия,
Так что лучше ему
Покинуть наш свет.

Ничего личного здесь нет.

Из детства

Ты чугавый, ты чугрышный,
Ты какой-то в жизни лишний,
Мама топит камелек,
Твой засален кителек.

Ты беспомощен как знамя,
Так сожми его руками,
И вперед, вперед, вперед,
За собой веди народ!

Золотые волосы

«Мы будем бить бюргеров»,
«Бить бюргеров!»
Такие неразумные слова
Сказала моя возлюбленная,
Вернувшись со сборища,
Где изготавливали альманах «Синтаксис»,
Год был тысяча девятьсот шестидесятый,
Кон-Бендит еще в школу ходил.
 
Потом она вышла замуж за моего друга,
Потом родила сына от тренера по альпинизму,
Был такой красавец тридцати пяти лет,
Дворянин,
Сын царского генерала,
Потом на ее честной, буйной головушке
Стали расти золотые волосы.

Да, да, золотые волосы,
Настоящие золотые волосы,
Как у скандинавской богини Фрейи,
Но недолго она на свою красу любовалась,
Погибла в лавине,
Через три года нашли.

Три года чистейшие подснежные воды
Леденили ее некогда теплое тело,
Уносили потихоньку золотые волосы.
По тем золотинкам малым 
Таджики, местные жители,
До саркофага ее и добрались.

Сына секция альпинизма, скидываясь по рублику,
Кое-как воспитала,
Отдала в школу милиции,
Стоял он с палкою полосатой на Рублевском шоссе,
Теперь — полковник,
Гены предков сказались.

Зайду-ка я в пиццерию «Заккария»,
Закажу три стакана вина,
Больше нельзя — за рулем,
Cкажу хозяину — симпатичному бюргеру:

Слушай, Дуглас,
Я — Захаров,
Ты — Заккария,
Мы с тобой братья,
А знаешь ли ты, что отца Иоанна Крестителя
Тоже звали Захария?
Стало быть, мы и с ним братья!

Знает, конечно,
Они тут, в Америке,
Библию насквозь изучили,
Могу поклясться — в Америке
Знают библию
Много лучше, чем у нас,
В России, на родине,
Такие дела.

Говорит Тао Юань-мин

«Я поставил свой дом
В самой гуще людских жилищ…»

Тао Юань-мин (перевод Л. Эйдлина)

Поэты, вы — фруктовые деревья,
Я счастлив,
Что поставил свой дом в этом саду,
Вырастил грушу,
Под ней отдыхаю
В жаркие дни.

Дождь и солнце,
Дождь и слякоть, 
Снег и ветер,
Наконец — весна!

Во всякое время года
Деревья
Протягивают мне свои плоды.

Сорвешь, попробуешь 
А плод он вот, рядом,
Опять на ветке висит.

Утро раннее,
Солнце вешнее,
Поэтические деревья — все в цвету,
То-то будет скоро много
Молодой новой кислятины!
Я, Тао Юань-мин, признаю,
К старости полюбил
Поэтическую кислятину
И стал снисходителен.

Жизнь поэта трудна,
Мало в ней радости,
Вот — живопись, каллиграфия
На стене моего жилища,
Здесь —
Тихая речная заводь,
Камыши, утки парою,
Тут —
Горная река,
Скачущая с камня на камень.
Поэту нужны реки,
Одному —
Тихая река сочувствия,
Другому —
Бурная река восхищения.

Жизнь поэта трудна,
Мало в ней радости,
Подвиг поэта —
Плохо вознаграждается,
Разве, что подвыпивший друг
Скажет: ты — гений!
И заснет.

Мао,
Что будет жить после меня,
Скажет:
«Пусть расцветают все цветы»,
И я скажу:

Пусть цветут поэтические деревья,
Пусть плодоносят поэтические деревья,
Как хорошо, 
Когда вырастает на ветке 
Нечто сладкое, удивительное, незнакомое. 
Xочется подойти,
Погладить дерево по колючей коре,
Но нельзя,
Требуются церемонии.

(2009-2010)


Борис Лукьянчук
Послесловие

Читаю новые стихи Захарова. Говорят музы, что-то такое слышится из Эпикура, про дом в саду, про грушу, мол, заходи, дружок, тебе тут будет хорошо. Я слышал авторское прочтение стихов. Иногда в нем слышалось нечто, что не ухватывается при чтении глазами. Фазиль Искандер писал, что в стихах Захарова есть ощущение вечности. Наверное, это правда. Мне по мере чтения приходили в голову мысли о древнем Риме. В воображении выплывал образ Палатинского холма, где Цицерон воспламенял сенат своей знаменитой речью. О, времена! О, нравы! Доколе же ты, Петрик презренный, будешь кичиться дерзостью своей, не знающей узды!

Для меня Захаров поэт и Захаров ученый — неразделимы. Академик Захаров более десяти лет возглавлял Институт теоретической физики им. Л. Д. Ландау. Хорошо известна высочайшая научная квалификация Ландау и его бескомпромиссность в вопросах, связанных с поиском научной истины. Его оценки часто были резкими. Кто-то однажды сказал ему: «Дау, зачем вы обидели такого порядочного человека?». Ландау ответил: «Если мы с такой меркой будем подходить к науке, то в ней скоро не останется ни науки, ни порядочности». Любое утверждение, имеющее научную ценность, немедленно проверяется десятком исследователей из разных стран. Известно, что спортсмен, желающий принять участие в Олимпийских играх, обязан преодолеть некоторый квалификационный уровень. В науке существует такой же непреклонный квалификационный принцип. В этом состоит принципиальное отличие истинной науки от «лженауки», не требующей даже элементарной квалификации. Многие из нас помнят переписку Академии наук СССР с «талантливыми изобретателями», опровергавшими квантовую механику и другие «научные открытия» в своих письмах, адресованных ЦК КПСС, где в качестве основного аргумента использовалось ленинское положение о том, что электрон так же неисчерпаем, как и атом. Можно, в частности, вспомнить переписку академиков Ландау и Капицы с изобретателем вечного двигателя, на которого не действовали аргументы типа того, что Парижская академия наук с 1775 года не рассматривает заявки на патентование вечного двигателя из-за очевидной невозможности их создания. В этой связи интересно отметить, что в Википедии в числе наиболее известных изобретателей вечных двигателей значится Петрик Виктор Иванович (см. в Википедии статью «Вечный двигатель»).

Когда-то в начале 90-х годов академик Юрий Осипьян, комментируя вопрос об уничтожении генетики в России, заметил, что самое страшное — это когда решения по научным вопросам принимаются на некомпетентном уровне. На этом уровне, говорил Осипьян, откровенный жулик может выглядеть более убедительным, чем профессиональный ученый. Можно вспомнить, как Хрущев кричал на ученых, что ваша генетика неизвестно что и неизвестно когда даст. А Трофим Денисович уже сейчас дает мне это! При этом Хрущев потрясал громадным початком кукурузы.

Я эти истории рассказал в связи с тем, что Захаров не так давно публично высказал свое мнение об изобретателе Петрике и, по существу, обвинил его в научном невежестве. В то же время ряд СМИ преподносят данного изобретателя как русского Леонардо да Винчи, достойного нобелевских премий за свои удивительные открытия. Сам Петрик заявляет о том же. У многих ученых возникли опасения, что в Россию возвращаются времена лысенковщины. Снова молчат руководства академий, тех самых, которые обязаны исполнять функции Олимпийских комитетов, следящих за неуклонным выполнением квалификационных требований. Профессор Ефимов написал в своем блоге:

«Российское научное сообщество переживает, по-видимому, самый драматический момент в своей более чем 300-летней истории. Утечка мозгов, резкое снижение финансирования и престижности науки в России, коррупция и самоизоляция от мировой науки привели к значительному снижению качества принятия решений и качества кадров в ведущих институтах российской науки — РАН, РАМН и университетах.
Многочисленные внешние удары и внутренние конфликты расшатали когда-то устойчивое академическое сообщество, которое благодаря личному мужеству отдельных его членов не отдало Ландау, Сахарова и других интеллектуальных лидеров науки коммунистическому режиму, требовавшему их крови. Увы, многих жертв лысенковщины и других кампаний коммунистов не удалось спасти. Но именно эти факты отчаянной смелости и мужества моральных лидеров академии в годы правления коммунистов стали той силой, которая привлекла моё поколение в науку и которая останется на все века примером героизма и гражданского мужества в истории российской академии».

В настоящее время В.Е. Захаров вместе с академиками Е.Б. Александровым и Э.П. Кругляковым, директором Государственного оптического института К.В. Дукельским, а также журналистом Н.А. Ахаяном, являются ответчиками по иску Петрика о защите чести и достоинства. Истец требует компенсации за нанесённый «моральный ущерб» ни много ни мало — по 1 656 103 790 рублей с каждого ответчика. Такие дела. У многих ученых возникли ассоциации с «обезьяньим процессом» в Америке, который в 1925 году запретил преподавание теории Дарвина. Я, лично, считаю такие ассоциации преждевременными, поскольку даже неизвестно — принял ли суд это дело к рассмотрению. А если принял, то еще неизвестно, чем этот суд закончится, ведь Петрик уже получал большой срок за мошенничество. Но он человек смелый, как он сам сказал: «В моем деле было четыре полосы — красная (склонен к побегу), зеленая (склонен к нападению на конвой), коричневая (склонен к убийству) и черная (склонен к террористическим действиям)». Правда, Захаров тоже не из робких, еще в шестидесятые был одним из известных диссидентов в Новосибирском Академгородке.

Античный автор Квинт Асконий Педиан, описывая историю дела Тита Анния Милона, отметил: «Милон и Клодий отвагой были равны, но Милон был на стороне лучших людей». В защиту Милона выступил Цицерон, который на процессе произнес знаменитую фразу: Inter anna silent leges! 1) А потому вернемся к музе Захарова и еще раз перечитаем строки:

И глядят с улыбкой боги
На разбитые дороги,
На правителей плохих,
На писателей лихих
И на мой несносный пыл:
«Ничего, де, парень был,
До сих пор отважно пашет,
Да недолго уж попляшет».

1) Когда гремит оружие, законы молчат (лат.)


* * *

В нашем журнале можно прочитать цикл стихотворений «Февраль в Аризоне» с послесловием Бориса Лукьянчука, а также эссе «Весь мир — провинция» (эпос Владимира Захарова). Доктор физ-мат. наук, профессор Борис Лукьянчук рассказывает о В. Захарове, академике РАН, в прошлом — директоре Института теоретической физики имени Л.Д. Ландау. Владимир Захаров как физик и Владимир Захаров как поэт.

Мария О.