Светлой памяти Марии Васильевны Дубской

Как бывают избирательны детские впечатления! Одно из первых детских воспоминаний, которые сохранились в моей памяти, (мне было тогда три года) — мартовский снег, красный дом, в котором мы живём, рядом моя нянька, простая деревенская женщина Маруся; мы гуляем возле дома, и вдруг я замечаю что-то новое: красный с чёрной полоской флаг на крыше. Я спрашиваю Марусю: «Что это?» Она довольно равнодушно отвечает: «Да один генерал умер». Когда мы вернулись домой, то я увидел в сборе всю семью: отец, мать, бабушка и мой дед по отцу — полковник медицинской службы. Они сидели за большим обеденным столом, и перед ними лежала газета с портретом усатого человека в чёрной рамке, одетого в военную форму.

Позже, когда я узнал, кто был этот человек в рамке, то спросил у Маруси, был ли он добрый, и получил следующий осторожный ответ: «Ну, не такой добряк, как Ленин…» Деревня не любила усатого антихриста, разорившего её и поставившего крестьян в положение рабов, много худшее, чем при крепостном праве.

Дед ненавидел «усатого» люто. Когда он услышал по радио из «бюллетеня о состоянии здоровья вождя», что у того дыхание Чейн-Стокса, то в одних кальсонах прибeжал к отцу и закричал: «Cдыхает!» Дело в том, что в нашей семье периодически жила племянница деда, дочь расстрелянного «врага народа». Сестру деда неоднократно отправляли в ссылку, и тогда племянница приезжала жить к нам. Как-то она приехала в очередной раз и позвонила в квартиру. Дед открыл дверь, все сразу понял и, схватившись за голову, на всю лестничную клетку сказал: «Когда же он сдохнет!» Был он человеком очень смелым и утверждал, что его не посадили только потому, что он никого не боялся.

Случилось так, что дед как начальник медицинской службы гарнизона присутствовал при встрече Чкалова, вернувшегося из Америки после своего триумфального перелета (у меня до сих пор хранится пропуск на это мероприятие). Вдруг на аэродром подъехала машина, и из неё вышли Сталин и Орджоникидзе. Они стали рядом с дедом. Дед рассказывал, какой Сталин был маленький, неказистый и рябой. Любил заключать свой рассказ словами: «Жалко револьвера не было, а то пристрелил бы гада». Надо сказать, что дед был стрелок великолепный, неоднократный призёр.

Как мне рассказала моя троюродная сестра, дочь той самой племянницы деда, что когда началось «дело врачей», в НКВД стали таскать Марусю с требованием дать показания на деда. Она приходила со мной на руках и со свойственной ей крестьянской хитростью незаметно щипала меня — я начинал орать. Следователь, не выдержав детского крика, выгонял её, взяв подписку о неразглашении. Она тут же всё передавала деду, понимая своим простым сердцем, где правда, а где ложь, где добро, а где зло, и не нужны были ей для этого никакие интеллектуальные изыски и нравственная философия, а тем более великие идеи.

Маруся родилась в деревне, где-то под Белгородом. Попала она в нашу семью совсем молодой женщиной, ещё до моего рождения, но пережившей уже очень много: голод в деревне, тяжелая работа на железной дороге, смерть сына, умершего в младенчестве. Время было ужасное — война. Была ли она тогда официально замужем, я не знаю, скорее всего нет, но всю свою нерастраченную материнскую любовь она отдала мне и хотела, чтобы меня назвали так же, как её умершего сына. Родители решили иначе, решив дать мне чисто еврейское имя — Владимир. Ровно половина моих близких друзей носит это имя. Мода была такая.

После войны старшим офицерам разрешалось иметь прислугу, которая демагогически называлась домработницей. Эта работа засчитывалась в общий стаж. В нашем гарнизоне появился целый класс домработниц, они иногда собирались у нас на кухне и пели песни. Самыми любимыми были «Ой цветет калина…» и конечно суперхит «Шумел камыш», — я даже слова знал наизусть, чем изумлял местных алкоголиков. Ближайшей её подругой была Паша, домработница в семье моего друга Сашки. Иногда они ходили в кино. Помню, какое впечатление на Марусю произвёл замечательный трехсерийный фильм Герасимова «Тихий Дон». После последней серии она плакала — жалко было Аксинью. Вот что значит большое искусство — доходит до всех! Прошло более полувека, а фильм совершенно не устарел. Иногда, перебирая телеканалы, я натыкаюсь на него и продолжаю смотреть неотрывно. Да и основа фильма, кто бы её ни написал, — мощнейшая.

Была Маруся верующей, но не истово. На православную Пасху приносила мне крашеные яйца. Она была симпатична лицом, и к ней постоянно захаживали кавалеры, в основном из числа солдат срочной службы, но замуж ей выйти долго не удавалось. У меня иногда пропадали игрушки — это Маруся тайком передавала их своим племянникам в деревню. Бабушка на это закрывала глаза, понимая, что там дети вообще никаких игрушек не видят.

Маруся фактически стала членом нашей семьи. Если летом родители возили меня на юг к морю, то при возвращении она первая бежала встречать меня к поезду. У нее в Москве был брат-таксист и племянник, и она иногда возила меня к ним в гости. Когда я был в пятом классе, то она ушла от нас работать дворником — появилась возможность получить отдельную комнату. Я очень переживал. Но она продолжала нас навещать и я тоже часто к ней заходил. Шло время, и Маруся вышла замуж за пожилого вдовца Ивана Петровича, которого все звали попросту Петровичем. Мужиком он был вполне симпатичным и добродушным. Бывало, встретишь его в костюме и галстуке, и на вопрос, куда он направляется, — важно отвечал: «В мАгазин(с ударением на первом слоге) — за водкой». К этому продукту он относился с большим уважением, но алкоголиком не был, в отличие от его сына и внука. Еще он любил смотреть «в мире животных». Как-то, увидев симпатичного пингвинчика, воскликнул: «Эх! Его бы сейчас на сковородочку и под водочку». Прожили они с Марусей счастливо десять лет, до смерти Петровича от скоротечного рака.

Маруся осталась одна и тоже стала болеть: у нее обнаружили диабет, и по выходу на пенсию она по деревенской привычке часами сидела у окошка, наблюдая окружающий мир. Она была на моем бракосочетании в загсе. Иногда я навещал её со своими маленькими детьми. Она обижалась, что бываю редко и остаюсь ненадолго. Заедала пустая суета жизни. Умерла Маруся как-то внезапно от сердечного приступа. Похоронили её рядом с Петровичем на близлежащем деревенском кладбище, так как наш военный гарнизон своего кладбища не имел. Она завещала своим родственникам деньги на небольшой памятник, но они так ничего и не поставили. Тогда памятник соорудил ей мой отец незадолго до нашей эмиграции в Израиль.

Я постоянно навещал её могилу во время моих прилетов в Москву. Кладбище хаотически разрасталось, туда «переселилось» уже много моих знакомых, и могилу Маруси становилось найти все тяжелее. Я брал с собой её подругу Пашу и она каким-то чутьем ее находила. Рядом с могилой Петровича появились могилы его сына и внука, погибших от алкоголизма. В последний мой приезд Паша уже не могла пойти с нами — отказывали ноги. И мы с моим другом долго искали Марусю, бродя по засыпанному осенней листвой кладбищу, но так и не нашли!

Внутри осталось очень горькое чувство вины. И вот, чтобы как-то искупить ее, я и решил написать этот маленький рассказ в память о простой русской женщине, так много для меня значившей. И если существует другой мир, где скапливается человеческая любовь и доброта, то в этом мире есть и её частица.

Ссылки на все публикации Владимира Шлаина из Хайфы в нашем журнале — на странице «Наши авторы».

Мария Ольшанская