Размышления о семантике, а также моде «от кутюр» и «прет-а-порте» на фоне воспоминаний об извращении коммунистических идей
в практике тоталитаризма в СССР
Предисловие
Либерте, эгалите, фратерните — это свобода, равенство, братство — лозунги Великой Французской революции.
С семантикой будет посложнее. В отсутствие нашего Андрюши мне придется воспользоваться словарем иностранных слов, потому что очень уж важное место занимает семантика в тоталитарной практике и искажениях неплохих, в общем-то, идей.
«Семантика (от греческого слова — определяющий):
1) Раздел языкознания, изучающий значения слов и выражений и изменение этих значений. Другое название — семасиология.
2) Значения (слова, выражения).
3) В металогике — раздел, изучающий отношение выражений логического языка к обозначаемым ими объектам и смыслу, который они выражают.
Ох, недаром, чувствую, полез Иосиф Виссарионович в языкознание! Я не могу найти равного ему по исторической интуиции — вспомнить хотя бы его знаменитое «Братья и сестры!» в день начала войны. Смотрите, что в итоге получилось.
В день взятия Бастилии (14 июля) французы любят вновь и вновь повторять свое «Либерте-Эгалите-Фратерните», но, в отличие от нас, не любят вспоминать о якобинском терроре и прочих, сопутствующих революциям, особенно Великим, издержках.
Мне кажется, именно по этой причине у них вскоре после революции появились в языке и стали обозначать очень важные для любой женщины объекты такие выражения (помни о металогике!), как «от кутюр» и «прет-а-порте».
А у нас? Можно конкурс устраивать среди знатоков — кто больше назовет слов, определяющих десятилетиями наше коммунистическое прошлое, заканчивающихся на «ция».
Что касается семантики, то необычное преломление этого понятия с древнегреческими корнями в условиях тоталитаризма подметили Джордж Оруэлл(«1984») с его Министерством Правды и Владимир Войнович в небезызвестной книге «Москва-2042». Последний много чего подметил, некоторых даже обидел, но пересказывать креативы Войновича — все равно что подглядывать в замочную скважину, уплатив за это 50 долларов. Я только могу посоветовать тем, кто не читал книгу, уплатить 5 долларов (как в анекдоте) и получить удовольствие самим.
Мода же… о моде того или другого времени ничего не узнаешь из журналов и статей. О моде в условиях тоталитарного СССР можно узнать только из воспоминаний, чем я и предполагаю заняться. Некоторые мои воспоминания будут связаны с практикой тоталитаризма и извращением лозунгов Великой Французской революции, а некоторые — непосредственно с семантикой, одним из наиважнейших, на мой взгляд, разделов языкознания. Особенно в начальный период моей жизни — когда «все смешалось в доме Облонских» по причине того, что два языка (русский и украинский) и один местный диалект исказили в моем становящемся сознании пункт третий определения понятия «семантика». Объекты и смысл потеряли логическую связь с выражениями, и это не раз приводило к очень серьезным для меня последствиям.
Детство, отрочество…
Модой я начала интересоваться в 5 лет. Помню это точно, потому что именно накануне пятилетия мои родители по распределению после института были направлены в Западную Украину, в очень специфическую языковую среду, которую определяла близость к той или иной сопредельной стране. Нашей соседкой была Польша, но в местный диалект, кроме польских, были прочно «встроены» и немецкие слова. До переезда я росла в условиях двуязычия и считала, что говорю достаточно хорошо и уверенно, чтобы на одном из двух языков очень точно передать смысл и обозначить любой объект при помощи единственно правильного слова или выражения. Не тут-то было здесь!
Наступила первая моя западноукраинская зима, и одна из моих подружек вышла на улицу в очаровательной плюшевой шубке изумительного розовато-серого, жемчужного оттенка. Я уже не помню — на каком языке или диалекте я пыталась втолковать маме, что хочу точно такую — все равно, плюшевую, норковую, соболиную или горностаевую, как у царицы. Цвет! Изумительный жемчужный оттенок — он меня заворожил сильнее всяких горностаев. Но мама меня не поняла и, съездив в областной город, привезла оттуда отрез вишневого плюша. Я не помню этой шубы — мое сознание ее отвергло, а память не сохранила. Зато навсегда я полюбила оттенки розового. В нежно-розовом платье из облегченного «космоса» я выходила замуж, в нежно-розовом тонком свитере из бонлона я ушла в роддом «за дочерью». Несколько лет назад в метро я поймала себя на ощущении невозможного душевного комфорта. Через мгновение я поняла — передо мной стояла девушка в розовой куртке очень приятного для глаз оттенка, а я просто впитывала бессознательно этот цвет, и мне было хорошо…
Второй раз семантика недобро пошутила надо мной в первом или во втором классе школы. Скорее, во втором, потому что в первый меня выпихнули из кровати, на которой я провела все лето, перемежая скарлатину с корью и прочей детской заразой. Устав от постоянной температуры, остриженная мамой под слезы соседок (кто и как мыл бы мои длинные светлые волосы в таком состоянии?), я не стала бы рисковать здоровьем, сколько бы языков или наречий ни витало вокруг. А тогда выходит так, что в сентябре или октябре второго класса (бабье лето) сшила мне мама удивительно красивую кружевную белую блузку, уж не знаю, к какому такому случаю и по какому такому поводу. В школу она, учительница, ушла раньше, оставив мне на столе записку: «Не забудь надеть кофточку!» Да разве о таком напоминают?! Законченная накануне, на исходе дня, кофточка белела на столе, привораживая меня своей гипюровой «дырчатой» прелестью. Под стенания домработницы я надела «кофточку», как велела мама, и так отправилась в школу. Температуру сентября-октября вы дорисуете сами. На уроках учительница поглядывала на меня с явным недоумением, которое я принимала за нескрываемое восхищение. Сразу после уроков домой? Да ни Боже мой! Я гордо шагала с подружкой, одетой в теплую кофточку, через весь городок, купаясь в «восхищенных» взглядах. Дома у нее мы тоже провели большую часть времени на улице, пока не пошел первый снег (значит, таки октябрь?) Когда пришла с работы ее мама, она в ужасе напялила на меня старое дочкино пальтишко и сама отвела к родителям, не внимая моим требованиям немедленно снять с меня чужое пальто, ведь мама сказала, чтобы я надела кофточку! А дома меня уже ждал… ну если не ремень, то хорошая трепка, не помню…
— Я тебе написала, чтобы ты надела кофточку! — разорялась мама, выпроводив спасительницу.
— Мама, так я и надела кофточку! — недоумевала я.
— Я тебе написала — кофточку надеть! А ты в чем в школу пошла?
— Так я и пошла в кофточке, — оправдывалась я.
После очередного «как вас зовут?» — «Авас» мама взяла что-то в руки, что конкретно, память моя не сохранила. Вот такой вышел «от кутюр»… А кто бы на моем месте при виде такой кофточки вспомнил бы о разнице между «кофточкой» и «блузочкой» и, не исключено, еще каким-то словом, окрашенным местным лингвистическим колоритом?
Хорошо плавать по волнам памяти, потому что куда хочешь, туда и плывешь — хочешь, вперед на несколько лет, хочешь, назад. Лишь бы не промахнуться и не вылететь за пределы жизни. Поэтому, пропуская ничем не запомнившееся мне с точки зрения моды пятилетие (оно мне больше мальчиками запомнилось, чем нарядами), мы попадаем в мой седьмой класс, скорее всего в четвертую четверть. Школа была новая, новостройка, и в первой четверти было не до моды — наводили окончательную чистоту на субботниках-воскресниках. А дальше мы обратили внимание на свои натруженные мытьем полов и окон руки и ужаснулись. Но… никакого лака, никакого маникюра — от семантики мы переходим прямо к тоталитаризму в одной отдельно взятой школе. В других, я так думаю, было не лучше. Но советские люди уже научены, что нет ничего такого, с чем бы они не справились. Ничто так не будит творческие силы и фантазию, как тоталитаризм, особенно в седьмом классе школы, когда тебе 13 лет. Мела и тряпок, слава Богу, навалом вокруг. Кому не хватало, из дома принести можно — там тоже этого добра немеряно, до обоев было еще ой как далеко — в моде побелка и алфрейные работы, кто помнит.
И, внимательно слушая объяснения учителей, мы усердно полировали ногти до нужной степени блеска мелом. — Немедленно убрать лак! — визжала классная дама. — Щас! Где вы лак видите? — А это что? — А это ничего!
Мода вошла в нашу жизнь, как космический корабль в плотные слои атмосферы. Ой! Вспомнила! Учитель физики был вылитый Юрий Гагарин — и внешне, и по возрасту. Да еще большой шутник, но ему девчонки многое прощали за гагаринскую улыбку. А моя подруга Зоя выросла акселераткой — со всеми характерными признаками. Недостатки кожи она маскировала только что появившимся тональным кремом (отец работал в сферах, близких к торговле). Две ее тощие косицы заканчивались колбасками (это после того, как на предыдущем уроке намотать концы волос на пальцы и просидеть так, не шелохнувшись, до звонка). Сорока пяти минут хватало. Я сказала уже, что речь идет о четвертой четверти. «А за окошком месяц май, месяц май, месяц май», — как пел впоследствии Гарик Сукачев, но тогда мы любили Пьеху и Магомаева.
И нижние юбки, кто помнит! После уроков мы прятали школьные фартуки в портфели, ведь форму разрешалось сменить на летнее платье неброской расцветки (при условии наличия фартука), и так, покачиваясь, чтобы при ходьбе колыхались одна, две, а то и три нижних юбки под платьем, мы покидали обитель знаний.
— Зося! Ты почему передник не снимаешь? — Юбку нижнюю забыла надеть, — с досадой отвечает Зоя. Забыть нижнюю юбку, это… это я сейчас и аналогии не приведу, учитывая нынешнюю моду.
На один из уроков физики Зоя явилась во всей красе: туго завитые косы-колбаски, наштукатуренное лицо, слегка подведенные глаза, две нижних юбки топорщат платье из плотного поплина в сиреневатых абстрактных домиках на белом фоне…
— Зоя, подойди ко мне, — зовет «Юрий Алексеевич» (увы, забыла настоящее имя).
— Зачем? — Я тебе что-то скажу! Подходит. — Наклонись! — Зачем? — Я на ухо скажу. Наклоняется. — Ниже наклонись! Наклоняется ниже. — Зоя, ты страшная! Пойди умойся!
Это произносится во весь голос. Весь класс покатывается со смеху. Зойка, фыркнув, садится на место. Представление закончено, начинается урок.
Нет, что бы кто узнал об истинной моде в СССР, не будь воспоминаний. Вот что пишут о моде в журналах!
«50-е стали десятилетием рождения и расцвета многих Домов Высокой моды, таких как Gucci, Valentino, Dior, Givanchy.
Круглые плечи, тонкая талия, роскошный бюст, при этом средний рост — вот героиня 50-х. Она носит слегка подкрученные волосы по плечи, пользуется алой помадой и у нее светлая кожа. Одета она в платье или костюм с маленьким облегающим верхом, затянутой талией и широкой юбкой, длинной до середины икры. Чтобы придать фигуре воздушность, женщины надевали под платье многослойную нижнюю юбку из сетчатой ткани.
На ногах туфли с ремешком на щиколотке. Очень популярны маленькие шляпки, маленькие сумочки и перчатки. Их носят всюду и во все сезоны.
Эталоном красоты этих лет, безусловно, являлась американская актриса Мерилин Монро. В нашей стране эталоном 50-х стал образ Людмилы Гурченко в фильме Эльдара Рязанова «Карнавальная ночь».
«Великая мадмуазель» Коко Шанель критиковала этот стиль за чрезмерную утянутость. Но этот стиль явился следствием желания освобождения женщины от оков военных 40-х…
Так же, в 50-е появились знаменитые стиляги. Они носили длинные пиджаки с бархатными воротниками, декоративные жилеты, галстуки-«шнурки», брюки-дудочки, ботинки на толстой каучуковой подошве и неизменно слушали рок-н-ролл! Вот это был прорыв!»
Из всего, что здесь написано, могу подтвердить информацию о Людмиле Гурченко и стилягах. Гурченко — моя землячка, а стиляги ворвались в спокойную жизнь нашего хоть и большого, но уже давно не столичного города, на «Голубой лошади» (мальчики-мажоры и девочки-мажорки, как и сейчас бывает, только тех мальчиков посадили). Организация «Голубая лошадь», о которой шептались по углам, взбудоражила город не на шутку. Может, стоило бы когда-нибудь рассказать об этой забытой истории?..
Нижние же юбки появились значительно позже, уже в 60-х. Правда, может, это мы только в 60-х доросли до того, чтобы их носить, а весь мир уже следовал другим стандартам.
Но вернемся в мой седьмой класс. Интересное время, скажу я, — эти переломные 60-е, время, связанное со свержением Никиты Хрущева, с попытками обелить Сталина.
Интересное даже в контексте моды. Просматривая страницы старых журналов, относящиеся к концу 50-х, я очень удивилась, дважды увидев брюки — не на стройке, не в заводском цеху, а в виде повседневной одежды. Щас! Это могло быть только в том случае, если бы под пресс тоталитаризма попадали только тинейджерки. А почему? Значит, им нельзя, а остальным — пожалуйста?
Вспоминаю одну из поездок с мамой и братом в Крым. И не в Ялту с ее променадами по набережной, а в глухомань одного из прибрежных поселков ЮБК. Однажды мы собрались в кино, в открытый кинотеатр. Вечер был прохладный, и мама велела мне надеть брюки-бриджи и теплую кофточку. Мы подошли к кассе, взяли билеты, а в кино нас не пустили… С мамой, с братом, а мне — лет 12-13, маленькая девочка без всяких видимых признаков женственности, просто тепло и удобно одетая. И это уже 60-е, а не 1959 год, когда в брюках, мне кажется, только спортом заниматься разрешалось и на рабочем месте, переодевшись, трудиться, да и то не на всяком.
А еще, уже дома, меня не пустили однажды в кинотеатр в сарафане, в разгар июльской жары. Мне мама из своего старого платья сшила сарафан — с присобранной юбкой, с широкими бретельками. Просто платьице без рукавов на девочке-подростке — повторюсь, без видимых признаков женственности. И как соотносятся с этим журналы мод?
«О 60-х годах можно говорить, как о времени культурной революции. Тогда произошли 3 заметных события в мире моды, положившие начало развития культуры одежды всех последующих десятилетий.
Итак, во-первых, молодежная мода, в современном понимании, родилась именно в 60-е! Молодежь заявила о собственном мировоззрении и объявила о создании собственной культуры. И это было революцией! До этого времени молодые люди одевались почти так же как их солидные родители. Иногда только носили чуть смелые цвета.
Вторым, безусловно, революционным моментом, стало создание Мери Квант мини-юбки. Вот когда женщины получили настоящую свободу! Мини-юбки не были всего лишь одним из стилей одежды, приемлемым лишь для молодежи, их носили все женщины, независимо от возраста и фигуры.
И, наконец, третье яркое явление в мире моды, появление нового модного образа — худенькой девочки-подростка, до этого времени моду демонстрировали вполне взрослые дамы. Воплощением этого нового образа стала модель Твигги.
Итак, девушка-мечта 60-х:
Прическа — пышная стрижечка, чуть волнистые волосы.
Макияж — акцент на глаза, знаменитые стрелки-«бананы», мода на веснушки.
Фигура – тоненькая, загар, почти мальчик-подросток.
Спорт и космос — девиз одежды середины 60-х. На ногах — бум сапог. Наиболее отчаянные модницы их носят и летом и зимой, и с пальто, и с платьем, и с жакетом.
Именно 60-е дали образ современной женщины»
«Мадиска»
Моя бабушка была модисткой. То есть, она много чем была еще, например, «девушка пела в церковном хоре». Пенсионеркой, получательницей государственного пособия, она стала в последние несколько лет жизни — ее муж пропал без вести в Великую Отечественную, и ей ничего не полагалось. Убавив себе десяток лет (кто заметит разницу между 76 и 67?), она работала нянечкой в детской клинике. А еще раньше, когда нужно было встретить внуков из школы и накормить их, в свободное от этих забот время она была модисткой, то есть, обшивала соседок и моих подружек. «Ай, ну какая я портниха? Я мадиска», — часто говорила она, когда нахваливали ее работу. Бабушка была довольно образована и много читала. Наверняка, она правильно произносила это слово, а я его просто так слышала и так запомнила. Бабушка была необычной модисткой. В выкройках она не разбиралась — просто, впервые увидев клиентку, внимательно рассматривала ее, потом снимала мерку и забирала ткань. Разговоры о фасоне и прочем она просто пропускала мимо ушей.
Сверяясь с измерениями, записанными на бумажке, бабушка рисовала мелом (без лекал и линеек) на ткани что-то, одной ей понятное, и в итоге довольная клиентка забирала платье, юбку или блузку. Нужно заметить, что бабушка хорошо рисовала маслом, и в войну зарабатывала портретами ушедших на фронт мужчин, сделанными по фотографиям. Еще любила копировать известные картины. Вот мы и вернулись опять к семантике.
«Высокая мода (фр. Haute couture, итал. alta moda, «От кутюр») — швейное искусство высокого качества. Это творчество ведущих салонов мод, которые задают тон международной моде. Это уникальные модели, которые производятся в знаменитых салонах мод по заказу клиента.
Понятие «от кутюр» появилось в середине XIX века. Именно тогда стали появляться первые салоны мод и первые модельеры»
И, как ни крути, получается, что модельеры, кутюрье, модистки — это люди, творящие уникальные вещи — индивидуальные, рассчитанные на определенного клиента, фигуру, образ жизни, характер. Моя бабушка многие операции делала вручную. Фактически, только длинные швы строчились на стареньком «Зингере» — так же, как это делают до сих пор в знаменитых домах. Она и мне привила интерес к ручным операциям, которые многие портнихи просто ненавидят. И отсутствие пиетета к выкройкам — это тоже от нее.
Когда моя дочь пошла в детский сад, остро встала проблема запасной одежды. Вот тогда и пригодились вышедшие из моды кримплены и бонлоны. Мои подруги тащили мне свои старые платья, а я шила из них дочери яркие и практичные сарафаны. Удобное дело — синтетика! Две минуты стирки, за час высыхает.
Однажды я при своих друзьях начала кроить очередной сарафан. Разложила платье, размышляя, куда поставить на юбке крупный цветок, чтобы рисунок выглядел симметрично. Покрутила так и эдак, поводила пальцем по ткани и быстро вырезала ножницами клешевую юбку (сказался глазомер, выработанный в конструкторском отделе). «Посмотри, что она делает!», — изумился муж подруги. — Пальцем что-то нарисовала и режет!» Моя подруга шила по выкройкам.
«Ай, ну какая я портниха?» — отговаривалась бабушка, и была в чем-то права.
«Прет-а-порте» (фр. Prêt-à-porter, буквально «готовое для носки») — это модели одежды, которые производятся большими партиями и продаются в маленьких магазинах — бутиках, принадлежащих салонам мод «высокой моды» и крупным универсальным магазинам»
И опять говорящий сам за себя ряд слов и словосочетаний — «прет-а-порте», портной, портки, портянки… Кстати, интересная мне информация попалась в Интернете. Говорю же я вам! Определенно существует связь между модой и коммунистическими идеями.
Поль Вайян-Кутюрье (фр. Paul Vaillant-Couturier; 8 января 1892, Париж — 10 октября 1937, там же) — французский писатель, деятель коммунистического движения. Родился в семье артистов. Окончил юридический факультет Парижского университета. Стал одним из основателей французской компартии (ФКП) (1920). В 1926-37 главный редактор газеты «Юманите» (из Википедии).
В детстве я выражала свой протест против тоталитарной системы по-своему! Заключался он в том, что я перестала играть в куклы, пожалуй, лет в 15, когда меня захватила физика, то есть, учеба в классе с ее углубленным изучением. А до этого рисовала и вырезала из картона девушек, а потом рисовала и вырезала из бумаги наряды для них.
Бабушкины клиентки говорили: «Маша, это твоя будущая профессия! Быть тебе модельером!» Жизнь распорядилась иначе. А мои куклы были одеты в очень красивые платья и костюмы, им позволялось носить то, что нам запрещали носить в нашей повседневности. Жаль, что все это не сохранилось, иначе мой рассказ о моде приобрел бы живые черты, далекие от журналов мод, мало соотносящихся с нашей тогдашней реальной жизнью.
«… Юность»
От семантики мы опять плавно переходим к извращениям коммунистических идей с их «эгалите». Как антисемитизм был бытовым и государственным, так и тоталитаризм был государственным и интерпретированным применительно к ситуации и месту действия. Нюансов несть числа — место, время, личность интерпретатора — все имело значение и определяло форму.
Итак, я закончила третий курс технического вуза. То есть, оставалось сдать пару экзаменов и впереди — почти Европа, двухмесячная практика в столице Советской Латвии. Но все же экзамен по электронике, а накануне — консультация. Преподаватель был не чужд человеческого, и от кого-кого, а от него я совсем не ожидала, что именно он будет интерпретировать практику тоталитаризма применительно к моде в одном отдельно взятом высшем учебном заведении и искажать идею «либерте».
В предвкушении поездки задумала я Европу советского образца поразить высокой модой, «от кутюром нашего городка». Мною лично был разработан очень интересный фасончик брючного костюма из входящей в моду «плащевки». Юноша, который занимал мое внимание (по-простому, нравился мне безумно) подарил из своих запасов сына офицера Западной группы войск (ЗГВ) славненькую эмблему города в Германии, — «лейбл» для моего творения, который должен был украсить рукав. И в таком виде я пришла на консультацию перед экзаменом, не подозревая о разочаровании, постигшем меня на пороге аудитории.
«Что, Маша, так спешила, что забыла снять ночную пижаму? — сыронизировал преподаватель, в приверженность которого идеям «либерте» я так неосторожно поверила. Настроение было безнадежно испорчено…
А через пару-тройку недель мы заняли комнаты пустующего общежития Рижского института инженеров гражданской авиации имени Ленинского комсомола (РКИИГА).
Вспоминайте, девчонки и мальчишки 60-х, несравненную команду КВН во главе с Юрием Радзиевским! Вот-вот! Знаменитых рижан, мы, конечно, не видели, а вот на этаже по соседству жили студенты одного из ленинградских вузов, приехавшие, как и мы, на практику. Ленинградские мальчики не только предавались «либерте» со всем, свойственным юности пылом, но, что главное, по достоинству оценили мой костюмчик «от кутюр», украшенный замечательной «лейблочкой». Более того, они приняли его за европейское изделие «прет-а-порте». Я же говорю – семантика у нас была специфическая, и не всегда слова соответствовали вложенному в них смыслу. Престижнее было согласиться, что это «прет-а-порте» из Европы, а не «от кутюр из нашего городка».
А что касается мягкого тоталитаризма в форме иронии, то до окончания вуза я ни разу больше не появилась в его стенах ни в «пижаме от кутюр», ни вообще в чем-то, напоминающем брюки.
Кстати, недаром у меня «3» — любимая цифра. В третий раз меня «окунули» уже по месту распределения, то есть, в нашем НИИ, одном из Научных центров СССР по…
Случилось это в первую или вторую зиму моего там пребывания. Как новенькую, меня посадили в отделе на сквозняке у входной двери, а зимы у нас тогда были холодные. Мама и говорит: «Ехать на работу больше часа, надень-ка ты брюки, замерзнешь». — «Нет!!! — в ужасе закричала я, только не брюки!» Печальный опыт предыдущих двух попыток предвещал неладное. — «Ладно, — сказала мама. — Ты надень в дорогу брюки, а с собой возьми юбку». На том и порешили. Придя на работу, я забыла переодеться, увлеклась заданием, а причину хлопанья дверьми у меня за спиной и вызываемого этим хлопаньем сквозняка я осознала только пару часов спустя. Вся женская часть этажа, а возможно, что и некоторые представители мужской потянулись к нам в отдел на экскурсию. Сейчас бы сказали, что я затеяла в НИИ Fashion Show. Что сказать… Опомнившись и переодевшись в юбку, в следующий раз я появилась в брюках, когда их начали носить все поголовно, включая секретаршу директора. И это уже не какой-нибудь 1959 год с его лживыми картинками, искажающими представления о реальной советской моде, а самые что ни на есть, 70-е!
«Прочитайте меня скорее!.. пожалуйста…»
Этот нюанс «прет-а-порте» стоит отдельного заглавия. Речь пойдет о переломном моменте между 70-ми и 80-ми годами, связанном со смертью Леонида Брежнева и калейдоскопом, если можно так выразиться, последующих имен Генсеков. А где-то со средины семидесятых развитие международного сотрудничества привело к тому, что специалистов среднего звена начали выпускать в зарубежные командировки, а некоторых «чэпэ» (членов КПСС) даже в развивающиеся капиталистические страны.
Надо ли напоминать, что первые «бутики» располагались в женских туалетах НИИ и других проектных институтов. Кстати, в период последующего взлета кооперативного движения в нашей стране, при раннем Горбачеве, эта практика размещения «бутиков» была использована при «приватизации» малочисленных городских общественных туалетов, переименованных в различные «шопы» и «маркеты».
Все это международное сотрудничество и другие схемы привело к тому, что туалеты в нашем НИИ наполнились яркими пластиковыми кульками с надписями по 10-12 рублей за штуку (за такие деньжищи они носились до последнего сохранившегося дюйма краски и до того, когда вытянутые и оборванные ручки уже ничем нельзя было подклеить). Позже появились яркие футболки — тоже с малопонятными надписями на разных языках.
Но… режимный институт с функционирующим в нем Первым отделом. Но… дурное влияние Запада, требующее пресечения при малейшем проявлении. И случайно залетевшая на этаж, где сидели эти страшные люди, особа женского пола в футболке с надписью или с кульком с надписью подвергалась не чистке, слава Богу, а «читке».
Надписи изучались визуально, переводились на русский язык (профессиональные переводчики у нас были в одном из отделов) и объявлялся вердикт — «снять или…» (помни о чистке!) или просто остерегаться и лучше не рисковать.
«Черные полковники», как их у нас называли при Андропове, когда их количество резко выросло, редко покидали выделенные им помещения. Их начальство — тем более. Поэтому на других этажах господствовала «вольница». И только если возникала производственная необходимость подняться или спуститься на этот самый административный этаж, особа женского пола лихорадочно бегала между редкими сотрудниками-полиглотами и взывала: «Прочитайте меня скорее!.. пожалуйста…»
Это теперь даже я знаю несколько английских слов, как и любой пользователь персонального компьютера, не обремененный знаниями иностранных языков. А в те далекие 70-80-е была мне привезена футболка с острова Ямайка и, конечно, с надписью…
И я тоже лихорадочно хватала за руку наших знатоков — мол, прочитайте…
Позже, когда демократизация и гласность начали выходить из берегов, у меня эту футболку просто стащили с веревки на нашей базе отдыха, когда я забыла ее снять после стирки.
Я уже не буду вспоминать первые сарафаны, в которых начали появляться на рабочих местах наши самые отчаянные сотрудницы, гордо расхаживающие в них под шипенье обеззубевших к тому времени «разведчиков в отставке» — славное время демократизации, вначале плавно перешедшей в демократию, а потом резко в развал всего…
Я не буду вспоминать, как замдиректор по кадрам занимал ближе к обеду пост в приемной директора, потому что из этого окна раскрывалась перспектива одного из первых вещевых рынков в нашем городе и, что главное, дорога, по которой ходили туда в рабочее время наши женщины.
«А где твоя Мария Ольшанская?», — звонит из приемной замдиректор моему шефу. — «Как где? На рабочем месте!» — «А ты проверь! Я вижу, как она пересекает проезжую часть по дороге на рынок». — «Да-а-а-а-а??? Сейчас посмотрю, но не может такого быть!»
Нужно знать моего шефа. Это не зарплата и не премия, чтобы подниматься со своего места и идти проверять, где же находится в рабочее время Мария Ольшанская. Во всяком случае, немедленно после звонка. Когда шеф, наконец, покидает свой кабинет и заходит к нам в комнату, я стою полуодетая в новой блузке, увешанной ярлыками, и на вопрос: «Где ты была?» без зазрения совести отвечаю: «Как где? Сидела и работала!» — «А это что?», — тычет пальцем в мою блузку шеф. — «А это блузка и вообще, не видите? Я не одета, а вы заскакиваете!» Все-таки есть что-то притягательное в демократии, что ни говори! Это вам не искривления коммунистических идей, хотя проблемы семантики явно ощущаются. Слова и их смысл никак не хотят соединиться, как того требуют правила логического языка (см. пункт 3).
Нет, чем больше я думаю о тоталитаризме в связке с модой, тем понятнее мне становится суть извращения коммунистических идей. Посмотрите на картину Эжена Делакруа! Свою «Свободу на баррикадах» он нарисовал в 1830 году. Парой десятилетий позже во Франции появился первый салон высокой моды. Моисей водил евреев по пустыне в два раза дольше, пока не достиг изменений в мировоззрении и правильной семантической связки между логическим словом «либерте» и обозначаемым этим словом смыслом.
Французам понадобилось два десятилетия, чтобы понять бесперспективность этого лозунга при виде полураздетой Свободы, и они предпочли лозунгу, не наполненному смыслом, возвращение к вечным ценностям, главнейшей из которых я считаю хорошее отношение к женщинам.
Так что, если у кого-то возникнет надобность разобраться в вопросе советской моды, не ищите истины в журналах — она в воспоминаниях очевидцев!
