Нет, я родился не в Италии, конечно. 
«Мой первый город» — это первый заграничный, 
Я так назвал его, не думая, привычно, 
За след в душе, оставленный навечно. 

От моря был рожден далековато, 
Но о соленом ветре с детства грезил. 
Сейчас сказали б что-то типа — crazy. 
Но нет, я просто был innamorato. 

Вот так я очутился на борту, 
Казалось бы, простого парохода. 
Но вот, поди ж, всего неделя хода, 
И я на нем пришел в свою мечту.

Примечание: innamorato — влюбленный (итал.)

* * *

Из Москвы я, здесь родился, здесь сейчас и живу. Откуда такая любовь к морю? С детства. Я весь год ждал лета. Море — непреходящая мечта. Сначала — Азовское, потом Черное, затем — Средиземное. Для себя я отправной точкой всегда считал найденную в детстве на пыльном чердаке книжку «Штурман дальнего плавания». Даже автора не помню…
Примечание: Автор книги — Юрий Клименченко (Мария О.)

Человека, которого считаю своим единственным другом, я встретил на 26-м году. Мы встретились на пароходе и проплавали вместе всего 9 месяцев. Но я все за него отдам. А он свою дружбу уже доказал.

Превыше всего в жизни я ставлю искренность, и, смею надеяться, ханжество не входит в число моих многочисленных недостатков.

А скалы… Я в свое время полазил по ним. У меня друг есть в Дагестане (служили вместе), так он меня по таким тропам водил! Не будь я тогда так увлечен морем, стал бы альпинистом.

Море может помочь практически в любой ситуации. По крайней мере, таким, как я.

К сожалению, сейчас от ближайшего берега меня отделяют сотни километров. Остается память. Память и песни. Ну и, конечно, фотографии. Все, что можно найти…

У меня есть на дисках практически все песни Булата Окуджавы. И мне очень нравится, как их поет Гребенщиков, хотя «Аквариум» не люблю. Это стихотворение — экспромт для девушки, напевавшей сквозь слезы «Синий троллейбус». Девушку звали Марией.

* * *

Чтоб всех подобрать, потерпевших в ночи, 
Чтоб всех рассадить у горячей печи, 
Чтоб к каждой душе отыскались ключи — 
Возьми себя в руки, не плачь, не кричи. 

Когда перед взором — лохмотья и грязь, 
В то время, как в мыслях — блистательный князь, 
Когда в серых тучах пропали лучи — 
Возьми себя в руки, не плачь, не кричи. 

Весну непременно доставят грачи, 
Победу объявят в бою трубачи, 
Почувствуешь снова, как сердце стучит. 
Но только прошу я — не плачь, не кричи.

Первая песня, сочиненная еще в институте.

Суденышко наше спокойно стоит у причала, 
И струны не глушит урчанье его дизелей. 
Под тихий аккомпанемент этой старой гитары 
Листаю страницы я жизни недолгой моей. 

Вот самая первая строчка на первой странице, 
Которую память моя почему-то хранит — 
Дорога, идущая вдаль, и какая-то птица 
Над этой дорогой куда-то зачем-то летит. 

За этой страницей другие, чем дальше — быстрее, 
И матери руки, и жаркого моря прибой. 
Бывает, себе говорю я: «Листай поскорее», 
Случается также, кричу своей памяти: «Стой!». 

Но самую первую строчку на первой странице 
И там я заметил, и здесь она тоже стоит. 
Дорога, идущая вдаль, и какая-то птица 
Над этой дорогой все так же куда-то летит. 

Самою судьбой мне назначена доля бродяжья. 
Как в песне поется: «Сегодня мы здесь, завтра там». 
Да и не надо ни в будущем, ни в настоящем 
Другого пути ни товарищам нашим, ни нам! 

И если смогу в этой жизни чего-то добиться, 
То знаю, что рядом со мной будет как талисман, 
Дорога, идущая вдаль, а над ней та же птица 
В полете своем разгоняет крылами туман.
 

«Луиджи! Да вы и впрямь поэт, а скромничаете и притворяетесь! Мне очень понравилась и мелодика стихотворения, и смысл, и образность — все понравилось очень! И я не знаю, сознательно вы сделали, или случайно, но рефрен через куплет тоже здорово!»
(Из переписки с Марией О.)

* * *

Из разговора:

— Меня всегда смущало выражение «синее море». Много повидал морей, но образ синего так и оставался аллегорией. Но… только до тех пор, пока не очутился в центре Средиземки. Это было неописуемо — полнейший штиль, жгучее для тех широт солнце и морская гладь — как будто разлиты фиолетовые чернила, первое впечатление — нереальность увиденного, немного даже жутковато, но завораживает. Больше нигде такого не наблюдал (Игорь).

— Это, наверное, вы про Эгейское море говорите. «Фиолетовые чернила» я только там видел (Луиджи).

— Может быть, я в Средиземке около месяца находился. И ночью море светится. Обалдеть! По-моему, медузы (Игорь).

— Да, там есть такие, особенно в августе. Очень красиво в кильватерной струе (Луиджи).

Четверостишия

* * *
Соленые волны — совесть морская,
Ветер по штевню — голос судьбы.
Знать бы тогда, что ты такая!
Черт возьми, если бы знать, да кабы…

* * *
Колышет ветер легкой тонкой тенью 
Седую паутину по углам… 
Устало стынут мысли и сомненья 
С печальной безнадегой пополам.

* * *
Как будто пластинка 
в мозгу крутилась: 
«Законы рынка —
неосознанная необходимость».

* * *
Словно отпечатки наших пальцев, 
Ощущенья индивидуальны… 
Жизнь нас пропускает через вальцы, 
Только все совсем не так печально…

* * *
О, это очищенье скукой, 
Такою безмятежно липкой, 
Когда, поднять не в силах руку, 
Ты созерцаешь мир с улыбкой!

* * *
До чего же сердце заизмучено, 
До чего сугроб тот заизнырянен. 
Как-то все здесь допозанакручено, 
Да и мир-то, в общем, поиздырянен!

* * *
Конечно, в жизни все не так уж гладко, 
Препятствий, трудностей никак не избежать. 
Должна быть в женщине какая-то загадка, 
Но не настолько же, чтоб голову сломать!

* * *
Снег, метель и сильный ветер, 
Кажется, весна не светит. 
Но, сквозь зубы: «Верьте, люди! 
Что должно быть, то и будет!»

* * *
Что там, в белесой мгле, скрывает время: 
ручьи, метели, снег, дожди, весну? 
Ведь не узнать, не выходя за двери, 
Руками не раздвинув пелену.

* * *
Как мозги твои, человек? 
Что по списку там на замену? 
Белый цвет — не всегда снег. 
Желтый цвет — не всегда измена…

* * *
Судьба свела нас — значит, Небо 
Сочло разумным этот шаг. 
Я никогда так счастлив не был, 
Хотя в стране сейчас бардак!

* * *
Лунным смехом волна рассмеется, 
Понимающе бриз улыбнется, 
Нас с тобою навстречу друг другу 
Подтолкнув… И потом отвернется…

* * *
Когда бы можно было обходиться 
Совсем без слов, рифмуя мыслей сонм, 
Я легкий вздох колодезной водицы 
Настроил бы с восходом в унисон…

* * *
О, сколько мысленных скитаний 
Прервал манящий запах хлеба. 
Где есть телятина в сметане, 
Нет места Радуге и Небу.

* * *
Мысли ошпарит вода из-под крана, 
Грязный стакан — апперкотом под дых. 
Груда посуды как рваная рана 
для романтичных натур молодых…

* * *
Как бы ни был причудлив наш путь, 
Весь в отметках от бед и love story, 
Я готов хоть на чем присягнуть, 
Что всегда впереди плещет море!

* * *
Оставим эту сушу! Разве может 
От солнца порыжевшая земля 
С такой же силой душу растревожить, 
Как волны за кормою корабля…

* * *
Проснулась тяга к перемене мест, 
Привычные пейзажи надоели, 
Махните мне в дорогу лапкой, ели, 
Я к пальмам покачу, под Южный Крест.

* * *

Море очень похоже на женщину, а женщина очень похожа на море. Натуры у них одинаковые. Бывало, смотришь на них — тихие, спокойные, ласковые, подумаешь, где-то там, на горизонте, в черт знает какой дали, — малюсенькое облачко. Дурак и внимания не обратит. И в этом будет его страшная ошибка! Такой шквал налетит — только молись, чтоб под килем семь футов было, а не больше. Иначе все! Душа пополнит колонию чаек! Подушка с одеялом перекочует на диван! Но и успокоить — рецепты похожи. Пару бочек с жиром за борт, пару штук зеленых на ветер — и они опять тихие и ласковые…

Фразы

«Все люди делятся на три категории: живые, мертвые
и плавающие по морям» (Анахарсис, III век до н.э.)

«На свете нет ничего прекраснее скачущего коня,
плывущего парусника и танцующей женщины…»
(с)

Смотрю на звезды, а овраг все ближе.
Пройти чуть-чуть, но там везде крапива…
Не улыбайся, завтра — понедельник.
Не здесь, а дальше… Через два стакана.

Места под солнцем часто обжигают.
Любовь порой приходит только в гости…
Любовь не зла, у ней такой обычай.
Порою для забав ума не надо.

* Будьте снисходительны к слабостям тех, кто вам дорог, и, может быть, они будут внимательнее прислушиваться к вашим просьбам. Мосты всегда лежат на двух берегах, иначе их унесет, как бы крепко их не крепили на одном.

* Многословие — это проявление неуверенности. Человеку кажется, что его не поймут, если он скажет коротко.

* Глубоко вдумываться — это вообще вещь довольно опасная. Непредсказуемая — так точно. Поэтому думать надо не глубже, а ширше.

* Что касается смертной казни, то смерть — это не наказание. Раз, и никаких мук. Нонсенс.

* Я так понимаю, что количество мужчин в жизни женщины зависит от качеств мужчин и количества предъявляемых к ним требований со стороны женщины.

* Только море может дать покой. И его не нужно вдохновлять, оно само кого хочешь вдохновит.

* Строй иногда бывает полезен. Например, строй кораблей помогает избежать массового попадания на мины.

* «Это профиль мальчика, спрашивающего у звезд, за что его выгнали из пещеры» (об очертании горы).

* Что такое преломление света? Это когда ты смотришь на него сквозь бокал вина, и тебе кажется, что он улыбается…

* Часто начинаешь обижаться на того, кто тебя забыл, тогда, когда он о тебе вспомнил…

* Лучше пропустить Антарктиду, чем поставить глагол в неправильное время.

* Как это тонко звучит: «Развеселиться не на шутку».

* * *
Ты рисуешь мой портрет 
На холсте воображенья, 
Где надежды робкой цвет 
Перемешан с наважденьем. 

Взяв предложенные мной 
Вечных слов и взглядов краски, 
Добавляешь жаркий зной 
Сладких грез восточной сказки.

И прекрасен тот портрет, 
В восхищенье стонут чувства… 
Только жаль, что правды нет 
В этом торжестве искусства.

* * *
За горизонт уходит белый парус, 
Далекий от сомнений и грехов. 
И все, что от него тебе осталось — 
Страничка ненаписанных стихов. 

Неясные надежды, ожиданья, 
Предчувствия трепещущей души… 
Не торопись выплескивать признанья, 
Навстречу ветру рваться не спеши. 

Мечте привычней на морском просторе, 
Но берег не пускает цепью дел. 
Ее, не знаю, к счастью или к горю, 
Тебе не вырвать. Как бы ни хотел…

* * *

Под добрый Старый Новый год 
Пришла к нам Сказка. 
Взяла с тарелки бутерброд 
С куском колбаски. 

Присела с краешка стола, 
Роняя крошки, 
Сказала: «Просто мимо шла. 
Я на немножко. 

Меня зовут и стар, и млад, 
Я разрываюсь». 
И тут же, как-то невпопад, 
Слезинка: «Старюсь». 

Ужасно грустная была, 
Как перед стиркой. 
И все загруженность кляла, 
Махая вилкой. 

Мы слушали про Сказкин труд 
Да подливали 
И знали, что ее не ждут. 
А раньше — ждали…

О море

Море плещет… Проплескивает, всплескивает и иногда что-то наплескивает тихо… А мелодию задает ветер. Дело в том, что там не находишься долго в тишине. Обычно ведь работают двигатели. Они все заглушают. Тихо — это на бак выйдешь, но там, если делать нечего, не будешь долго стоять, или, когда судно в дрейф ложится, например, искупаться. Но кто когда видел, чтобы толпа знакомых друг с другом людей купалась молча? Сплошной крик.

Когда стоишь на полубаке и смотришь вниз, а там, возле форштевня, крутятся дельфины — это что-то! А за кормой всегда чайки, ловят выброшенную винтами рыбу. На воду, вырывающуюся из-под транца, я мог смотреть часами.

Чайка — это душа моряка, не вернувшегося на берег.

Как-то мы проходили Босфором, а я в это время на юте штангу тягал. Навстречу — какой-то «португалец», а у него на полубаке… О-о-о! Может, я бы и не заметил (только-только подход закончил), но она сама мне что-то прокричала. Тут, конечно, все сплелось — и море, и солнце, и загар, и долгий рейс, но вот уже больше шестнадцати лет прошло, а как будто вчера, уж простите мне столь избитую фразу…

* * *
Голые ветки полны безнадежности 
В саване низкого серого облака. 
Нервная дрожь как ответ осторожности: 
Не облетайте с того, что вам дорого. 

Ветер и холод роняют с насмешкою 
Листья на землю, порядком продрогшую. 
Ту, что давно уже названа грешною… 
Листья упавшие, листья подмокшие… 

Это нормально, почти что обязанность: 
Круговорот как залог воскрешения. 
Жаль только, бог позабыл про привязанность 
И не придумал другого решения…

* * *
Серо вокруг и не верится в подлинность сказок. 
Каплями грусти сочится унылое время. 
Все не на месте, не так, не тогда и не с теми. 
Нет ни причин, ни желаний. Ни звуков, ни красок. 

Глушатся ватой рутины и радость, и горе. 
Мир, словно ширмою, скрыт от тебя суетою. 
Чувства охвачены желтым туманом простоя, 
И пелену не пробить ни хвалой, ни укором. 

Краткое «должен» — защита от емкого «скиснет». 
Слова «хочу» в лексиконе давно уже нету. 
Что же тебя заставляет таскаться по свету? 
Только надежда, что, может быть, рак где-то свистнет…

* * *
Небо капает мутною серостью 
На незваную гостью — тоску. 
Из души потянуло замшелостью, 
И от плесени — шов по виску. 

Ни желаний, ни страхов, ни радости. 
Все осталось… А где? — не найти. 
Раздобуду учебник по старости: 
Видно, скоро мне мимо идти. 

У тебя задержаться хотелось бы, 
Но другой у судьбы приговор. 
И бреду с бесполезною смелостью 
Неизвестно куда. До сих пор…

* * *
… А между тем проходят дни, 
Сбиваясь в месяцы и годы, 
Как будто стадо в непогоду, 
Под ливнем времени. Одни 

Сперва сверкали белизною, 
Но дождь, взметнув потоки грязи, 
Заляпал их (как кто-то сглазил!) 
Наветом, глупостью, виною. 

Другие вроде были серы. 
Теперь, отмытые ненастьем, 
Блестят, даря покой и счастье, 
Под солнцем памяти и веры.

О море (продолжение)

Я помню — мы заходим в Ахтиярскую бухту. Наш танкер, красный, как вареный рак (даже палубу, и ту покрасили греки), на фоне серых «вояк» смотрится очень стильно. Швартуемся к стенке, и мужики с берега кричат: «Наши пришли, Россия!» А потом мы грузились топливом и — на Сицилию, в Мессину.

Пиратов мы не видели, а питались мы совсем не консервами. Обычные продукты, которые наш кок обрабатывал обычным способом на почти обычной плите. Только у нее по бокам были приделаны специальные планочки, чтобы кастрюли при качке не падали.

А еще однажды у нас выдался слишком длинный рейс, и на борту кончилась мука, из которой наша буфетчица пекла хлеб. И она не придумала ничего лучше, как помолоть макароны на кофемолке и попытаться испечь хлеб из этого. Забыть этот вкус не удается уже более 15 лет!

* * *

Ночное небо 
В открытом море… 
И быль, и небыль 
В соборном хоре 
Ветров соленых, 
Воды игривой, 
переплетенных 
Седою гривой. 

Ключи от рая 
В кантате пенной: 
Душа вбирает 
Простор Вселенной. 
Под саблей Млечной 
Со звездной плахи 
Как будто в вечность 
Уходят страхи. 

И сердце вторит 
Мечте летящей… 
Люблю я море 
Под небом спящим…

А небу все же лучше рядом с морем! 
Обвенчаны они с ним на века. 
Играющие волны на просторе 
Подкрашивают синью облака, 
Нашептывая им слова, стихи ли, 
Ведут свой диалог «вопрос–ответ»… 
Прекрасны две великие стихии, 
Объявшие собой весь белый свет.

Мне радостна их дружба, что тут спорить! 
Вобрав в себя соленый свежий бриз, 
Наполненный коктейлем неба с морем, 
И песни волн чарующий каприз, 
Душа светлеет, изгоняя скверну 
Потерь, непониманий и обид… 
Все будет так, как надо, непременно. 
Иначе для чего прибой шумит?

«… Но небо весь месяц ослепительно сияло, заставляя быть, в свою очередь, не менее синим и не менее ослепительным раскинувшееся под ним море. Вдалеке, там, где можно было предположить турецкие, не столь далекие здесь, берега, обе синевы соединялись, и линия их соединения была едва различима в синем мареве. Только в минуты заката явственно различалось, что тут две синевы, ибо одна синева не мешала видеть красную и распухшую половину солнца, а другая скрывала нижнюю половину, постепенно засасывая в себя и весь солнечный шар, словно он был недостаточно тяжел, чтобы утонуть и погрузиться мгновенно…» (Владимир Солоухин. «Приговор»)

* * *
Ты уходишь. Быть может, так надо. 
Ведь движение — суть мироздания, 
Перемены — почти как награда, 
Предвкушение — смысл ожидания. 

Ляжет шалью небесная просинь 
На разводы сезонного золота… 
Ты уходишь, оставив нам осень 
С легкой дрожью. Наверно, от холода…

* * *
Ты уходишь сквозь память все дальше, 
И за дымкою прожитых дней 
Исчезают зазубрины фальши, 
Укрываясь под ретушь теней. 

Как монетка, упавшая в воду, 
Все светлей по пути к глубине, 
Так и ты с каждым мигом и годом 
Совершеннее кажешься мне. 

Я тебе посвящаю сонеты, 
Нежным образом полнится грудь… 
Только так же, как эту монету, 
Мне тебя никогда не вернуть.

* * *
Милая, нежная, как же так вышло? 
Нам не коснуться друг друга плечом. 
Ты не прошепчешь мне что-то чуть слышно, 
Я не отвечу тебе горячо. 

Мы не уйдем в златокудрую осень, 
Не растворимся в весенней судьбе. 
Ты никогда ни о чем не попросишь. 
Я не кивну, соглашаясь, тебе. 

Нет, не свернешься клубочком, как кошка, 
В нашей гостиной на кресле, и взгляд 
Твой не погладит меня, как ладошкой… 
Господи, в чем же я так виноват! 

Может быть, звезды от нас отвернулись? 
Или… Какая причина, скажи? 
Как получилось, что мы разминулись 
В этом дыму под названием «жизнь»?

* * *
Мне без тебя и пусто, и темно, 
Я не могу дышать в тисках разлуки. 
Глаза потухли, опустились руки 
И жизнь течет замедленным кино. 

О музыке

Был недавно на концерте российских теноров, Максим Пастер — это нечто! До сих пор нахожусь под впечатлением. Зная, что он родом из Харькова и закончил Харьковский институт искусств, хочу сказать его землякам: «Вот человек, который действительно работает во славу Украины!»

Я в свое время в Одессе два месяца на ремонте простоял. Даже в театр оперный ходил. Считается, что он был в СССР одним из четырех лучших, наравне с Большим, Мариинским и Львовским. Правда, во Львовском я не был, а остальные — да, примерно на одном уровне, хотя наверняка найдутся желающие поспорить.

Я слушал «Стену» каждый день и всякий раз находил что-то новое. Это было потрясающее чувство чего-то необъяснимого, что проходит через каждую клеточку твоего мозга. Я не знал тогда английского и только впитывал эту музыку. Но потом увидел фильм. И все повернулось на 180 градусов. То, что было прекрасно, стало отвратительно. Сейчас пишу, и внутри опять возникает то чувство, как будто тебя предали (о композиции Pink Floyd).

Мне очень нравится песня «Manchester et Liverpool» в исполнении Мари Лафоре.

Наверное, когда песню делает профессионал, ты видишь в ней произведение искусства, а «самодельные» песни — это жизнь. Даже если порой и приукрашенная.

Песня про Моби Дика

Океаны бороздя, 
В волны синие глядя, 
Мы китов в пучине ищем, трудный промысел ведя, 
Белым днем и темной ночью 
Гарпуны, как бритвы, точим, 
Сколько раз, не помню точно, смерть круг пальца обведя. 

Но живет в глубинах моря 
Китобоям всем на горе 
Белоснежною горою, беспощаден, зол и дик, 
Кит, кошмар морского люда, 
(Глаз едва ли меньше блюда), 
И зовется это чудо повсеместно Моби Дик. 

Сколько он разбил посудин, 
Сколько зла наделал людям, 
Мы перечислять не будем, только стиснем кулаки. 
Ничего не позабудем. 
И одно сердца остудит — 
Коль его, как белый студень, мы разрубим на куски. 

Жаль, что он не понимает, 
Как мы все изнемогаем, 
И, подобно волчьей стае, рыщем, шаря по волне. 
Не спешит он появиться 
И лицом к лицу сразиться, 
Видно, жизнью насладиться ему хочется вполне. 

Только в память наших братьев, 
Ради жен и их объятий 
Будет пениться кильватер, паруса — ловить ветра. 
Лишь когда его добудем, 
Мы домой вернемся, к людям, 
И сказать им вправе будем, что окончена игра.

Самая большая интрига заключается в том, что именно Луиджи наш журнал обязан своим названием. В самой первой публикации, в которой я представляла читателям наш проект, прозвучала фраза: «Откуда такое странное название у журнала, почему?» — спросите вы. Вместо ответа я предлагаю прочитать мой небольшой рассказ двухлетней давности «Черепаха на острове». Этот рассказ с пометкой «Для К.М.» был посвящен Луиджи, нашему короткому первоначальному знакомству, и явился своеобразной аллегорией творческого содружества, прерванного тогда в силу разных причин.

Прошло три года с того времени, как я впервые прочитала его стихи. Признаюсь, особого интереса они тогда у меня не вызвали, но все же я посматривала иногда в его сторону, читала то в одном, то в другом месте, что и как он пишет, и неожиданно увидела, что писать он стал значительно лучше — где-то года полтора-два назад вдруг произошел качественный скачок, стихи приобрели иное звучание, потеряли натужность и вымученность рифмы.

Но и Луиджи почитывал мои рассказы при случае и даже комментировал изредка, хотя и я в число его любимых авторов явно не попадала: «Черт, Мария, почему Вы пишете такие грустные рассказы? Для чего? Честно говоря, уже полчаса пытаюсь выразить свои ощущения, и не могу. Я сам не знаю, какие у меня ощущения. Сказать «понравился»? Но у меня нет желания его перечитывать. «Не понравился»? Но сам стиль, я очень люблю такой! Может быть, я потом разберусь…»

А в итоге, изредка высказываясь по тому или иному тексту и потихоньку собирая стихи «в отдельную папочку», я поняла, что пришло время представить читателям творчество нашего нового автора. Когда меня спросили недавно, что я думаю о стихах Луиджи, я ответила: «Луиджи хорошо слушать у камина — и стихи, и песни, которые могли бы быть написаны или уже написаны на его стихотворения. Он понемногу избавляется от нарочитой красивости, свойственной любителям. Стихи начинают вызывать ощущение, что пишутся они на одном дыхании, не натужно, без особого напряжения. Раньше этого не было. Раньше он больше думал, как выразиться покрасивее».

Дни короче, ночи все длиннее, 
И тяжелых мыслей не унять. 
Все сильнее, с каждым днем сильнее 
Хочется друзей своих обнять. 

Караван уносит лето к югу 
Не спросясь, как будто бы крадя. 
Мы нежней становимся друг к другу 
Под седыми струями дождя.
(08.02.06)

Звук шагов за стеной. Я слушаю. 
Может быть, не пройдут мимо, 
А заглянут ко мне, в мою душу, 
Долгожданные пилигримы. 

За окном — лишь дожди и серость. 
А на сердце — гранит-камень. 
Очень трудно жить, не надеясь, 
Да с опущенными руками… 
(03.07.07)

Не знаю точно, кого из своих критиков имел в виду Луиджи, когда писал стихотворение «Санитарам поэзии», но именно строфой из него мне хочется завершить презентацию его творчества:

Неровным рифмам жалости не выжать 
Из алчущих добычи острых глаз… 
Зато стихи, как вид, сумели выжить 
В чащобах шоу-бизнеса. Для нас.

А совсем уж напоследок я не могу удержаться, чтобы не процитировать этот фрагмент его рассказа, и тогда мою миссию можно считать выполненной:

«А еще у меня в детстве зародилась любовь к Киеву. Детская, мечтательная и, увы, только на расстоянии. К нам часто приезжал наш очень хороший знакомый, киевлянин. Он много рассказывал. В частности, он говорил, что в Киеве есть собор св. Софии, построенный по подобию Софии в Константинополе. Вот уж не думал я тогда, что Айя-Софию мне будет увидеть проще, чем киевскую. Но так сложилась жизнь. В Киев я так и не выбрался, а в Стамбуле был. Мне самому иногда бывает странно: в Якутске, Архангельске, на Сицилии, в Одессе был, а, можно сказать, под боком — не сложилось.

Но мечты должны сбываться. Вот и моя сбылась. Часто бывает, что действительность не соответствует ожиданиям, особенно очень долгим. Но не в этот раз. Поздравляю, киевляне, у вас замечательный город, хотя за те несколько часов, которые я в нем провел, я успел разве что только составить план на свое следующее посещение. Но после поездки долго не покидало ощущение чего-то светлого и величественного.

Просто походил по городу, покатался на пароходике, посидел с бокалом пива на Майдане, послушал кобзаря в Софийском соборе, прогулялся по Андреевскому спуску, выпил кофе где-то на Подоле. И, разумеется, постоял возле памятника капитану Титаренко из моего любимого фильма».

Вечер опускается на город, 
Воздух густ и темен, как смола. 
До утра умолкли разговоры, 
Тишина на улицы легла. 

Только памяти совсем не спится. 
Как ночной зверек, шуршит она 
Прошлым, за страницею страница, 
День за днем, как за волной волна. 

Переворошит и перероет, 
Раскопает, вытащит на свет… 
Иногда заденет за живое, 
Только прежней, острой, боли нет. 

Беды временем дробит и крошит, 
А удачи греют все сильней… 
Правда, вспоминая о хорошем, 
Все равно становишься грустней.

(Ред. Мария Ольшанская)